страшные материальные останки.
Касательно христианства и его преодоления Жак-Люк Нанси предложил две рекомендации: (1) «только христианство, представляющее нынешнюю возможность собственной негации, может быть актуально сегодня» и (2) «только атеизм, представляющий реальность собственного христианского происхождения, может быть актуален сегодня»[476]. С некоторыми оговорками, я не могу не согласиться с этими рекомендациями. Первое утверждение подразумевает, что сегодня христианство живо только в материалистических (атеистических) практиках, отрицающих его (паулинское сообщество верующих, например, можно найди сегодня в радикальных политических группах, а не в церквях); а второе утверждение подразумевает, что истинный материализм не только утверждает, что материальная реальность «действительно существует», но должен принять все последствия того, что Лакан называет несуществованием большого Другого, и только христианство приоткрывает пространство для размышлений об этом несуществовании, постольку, поскольку она является религией умершего Бога. Буэнавентура Дуррути, известный испанский анархист, сказал: «Только та церковь несет свет, которая горит». Он был прав, хоть и не в непосредственном анти-клерикальном смысле, в котором было сделано его замечание: истинная религия достигает истины только посредством само-отмены.
Нанси также указывает, что христианство уникально среди остальных религий в том, что оно рассматривает как саму свою сущность переход от преодоления другого религиозного свода текстов, что ощущается в двойственности его священных книг – Ветхого и Нового Заветов. Единственный способ объяснить этот факт – довести его до его самоотносящейся крайности: христианство включает в себя свое собственное преодоление, т. е. свое переодоление (негация) в современном атеизме вписано в саму его основу как внутренняя необходимость. Именно поэтому радикальные политические движения со своим элементарным процессом «снятия» погибшего героя и его преобразования в живой дух сообщества столь похожи на христологическое воскресение – дело не в том, что они действуют как «секуляризованное христианство», но, напротив, что Христово воскресение является их прекурсором, мифической формой чего-то, что достигает своей истинной формы в логике эмансипаторного политического коллектива. На фестивале «Вудсток» в 1969 году Джоан Баэз спела известную песню уоббли (организация «Индустриальные рабочие мира». – Прим. пер) «Джо Хилл», написанную в 1925 году (слова Альфреда Хайеса, музыка Эрла Робинсона [русский перевод С. Болотина. – Прим. перев.), о «судебном убийстве» организатора профсоюза, поэта и певца шведского происхождения, ставшую в последующие десятилетия настоящей народной песней, популяризованной по всему миру Полом Робсоном. Я привожу текст песни, демонстрирующий простым, но эффектным образом христологический аспект освободительного сообщества, борющегося сообщества, объединенного любовью:
Приснился мне Джо Хилл, друзья,Совсем такой, как был.– Ведь ты же умер, – молвил я.– Я жив! – сказал Джо Хилл.– Но десять лет тому назадВ тюрьме ты был казнен.– Не так легко казнить певца, —Смеясь, ответил он.– Убить Джо Хилла не смоглиНи петля, ни ружье.Союз рабочих всей земли —Бессмертие мое.И знай, когда рабочий классВ последний выйдет бой,С друзьями будет среди васДжо Хилл, всегда живой!
(В оригинальной версии текста песни присутствуют следующие строки: «What they forgot to kill / Went on to organize», то есть: «То, что они забыли убить, ⁄ сплотилось в организацию». Эти строки Жижек прокомментирует отдельно далее. – Прим. пер)
Ключевым моментом здесь является субъективная перемена: неназванный рассказчик песни, неверящей, что Джо Хилл все еще жив, ошибается, забыв включить себя, свою собственную субъективную позицию, в ряд: Джо Хилл жив не «где-то там», как отдельный призрак, он жив здесь, в самих разумах рабочих, вспоминающих его и продолжающих его бой, – он жив в самом взгляде, (ошибочно) ищущем его где-то там. Так же самая ошибка «реификации» объекта поиска допускается и учениками Христа; Христос поправляет их своими известными словами: «Когда будет между двумя из вас любовь, Я буду там». Когда 18 мая 1952 года Робсон спел «Джо Хилл» на легендарном концерте у Арки мира перед 40 000 человек, собравшимися на границе между США и Канадой в штате Вашингтон (так как его паспорт отобрали власти США, он не мог въехать в Канаду) он поменял ключевую строчку с «то, что они забыли убить» на «то, что они никогда не смогут убить, ⁄ сплотилось в организацию». Бессмертный аспект человека, то в человеке, что «не так легко казнить», дух – он самоорганизовался. Нам не следует отмахиваться от этого как от обскурантистской-спиритуалистской метафоры, так как в ней есть субъективная истина: когда освободительные субъекты самоорганизуются, именно сам «дух» организует себя в них – к серии безличных «оно (это, das, Es, fa) делает» (в бессознательном, «оно говорит», «оно наслаждается»), следует добавить: оно организуется (ya s’organise – в этом лежит суть «вечной идеи» эмансипаторной Партии). Здесь нам следует бесстыдно взывать к стандартной сцене из научно-фантастических фильмов ужасов, в которых инопланетянин, принявший человеческую форму (или забравшийся в человеческое тело), разоблачается, его человеческая форма разрушается, так что все, что остается, – бесформенная слизь, похожая не небольшую лужицу расплавленного металла; герой затем уходит, довольный, что угроза миновала, но вскоре бесформенная слизь, которую герой забыл (или не смог) убить, начинает двигаться, медленно самоорганизуясь, пока не появляется все та же угрожающая фигура… возможно, по этому принципу следует читать
христианскую практику причащения, в которой участники этой вечери любви или жертвенной трапезы устанавливают солидарность друг с другом посредством изуродованного тела. Таким образом, они разделяют, на уровне знака или таинства, сам кровавый переход Христа от слабости к силе, от смерти к преображенной жизни[477].
Разве то, что верующие едят во время причастия, тело Христово (хлеб) и кровь Христова (вино) не является тем же самым бесформенным остатком «того, что они (римляне, распявшие Христа) никогда не смогут убить», который затем само-организуется, формируя сообщество верующих? С этой точки зрения нам следует перечитать самого Эдипа как предтечу Христа: против тех – включая самого Лакана, – кто считает Эдипа в Колоне и Антигону фигурами, движимыми бескомпромиссно суицидальным влечением к смерти, «непреклонные, требующие до конца все, что им причитается, ни от чего не отказывающимися, непримиримыми»[478], Терри Иглтон прав, указывая, что Эдип в Колоне становится
краеугольным камнем нового политического порядка. Оскверненное тело Эдипа обозначает, помимо прочего, чудовищный террор у ворот полиса, в котором, чтобы иметь шанс на возрождение, полис должен признать свое собственное отвратительное уродство. Лакан уделяет недостаточно внимания этому глубокому политическому аспекту трагедии в своих собственных размышлениях… Став отбросами полиса – «отбросами земли», как св. Павел колоритно описывает последователей Иисуса, или «полная потеря человеческого достоинства», которую Маркс приписывает пролетариату, – Эдип лишается своей идентичности и авторитета и может предложить свое израненное тело как краеугольный камень нового социального порядка. «Уж нет меня – и вновь я призван к жизни?» (или возможно: «Следует ли считать меня за нечто, когда я ничто/перестал быть человеком?») – вопрошает нищий царь[479].
Разве это не
