class="p1">– Не нужно церемоний, поднимитесь, – с улыбкой сказала я.
Девушки выпрямились и молча замерли. Хотя двор был полон людей, повисла абсолютная тишина. Я огляделась по сторонам. Все вокруг было таким, как и прежде: белье кучами громоздится на земле и развешено на веревках для просушки.
Я перевела взгляд на напряженных Линдан и Цяньцянь и от нечего делать спросила:
– А где господин Чжан?
Девушки побледнели. Прошло немало времени, прежде чем они наконец промямлили:
– Покинул дворец.
В отличие от придворных дам, евнухи оставались на службе на всю жизнь, если только не совершали серьезных промахов, и лишь в глубокой старости могли покинуть дворец, чтобы уйти на покой. Покинуть же дворец столь рано, не имея денег, да еще если учесть презрительное отношение к евнухам как к странным существам, что не были ни мужчинами, ни женщинами, означало обречь себя на жалкое, нищенское существование. Мне стало страшно. Я хотела поспрашивать еще, но девушки выглядели такими напуганными, что я подавила в себе мгновенно поднявшуюся бурю чувств и спокойно сказала:
– Не буду отвлекать вас от работы. Когда у меня появится свободная минутка, я снова зайду проведать вас.
Про себя же я подумала: безусловно, это был последний раз, когда моя нога ступала на этот двор. Я уже не имею к этому месту никакого отношения, и прийти сюда снова означает только расстроить всех этих девушек.
Вернувшись к себе, я попыталась выкинуть из головы этот визит, но беспокойство не отпускало меня. Подумав, решила пойти разыскать Ван Си. Оказавшись у стен его дома, услышала доносящийся изнутри чей-то тихий плач. Я прислушалась, а затем принялась барабанить в дверь. Плач оборвался, стало тихо, но Ван Си открыл не сразу.
– Почему ты плачешь? – спросила я.
– Боюсь, тебе послышалось, сестрица, – с заискивающей улыбкой ответил Ван Си. – Никто не плакал.
Я только кивнула и, оттолкнув его, прошла внутрь. В комнате стояло несколько столиков, на которых были разложены блюда со сладостями и фруктами, и, хотя в комнате не было курильницы, в воздухе висел аромат благовоний.
Внимательно оглядев разложенные на столах подношения, я спросила:
– Чью память ты решил почтить?
– Ничью, – тут же ответил Ван Си. – Просто так поставил здесь фрукты и сладости, ничего такого.
Я повернулась к нему и молча устремила на него пристальный взгляд. Он опустил голову и, глядя в пол, признался:
– Да, я поминаю кое-кого. Сегодня годовщина смерти моего родственника.
– Разве ты не южанин? Почему тогда положил не традиционные пирожные Сучжоу и Ханчжоу, а вместо этого заставил столы одними пекинскими сладостями? – удивилась я. – А эти слоеные трубочки с бобовой пастой и вовсе были любимым блюдом Ли-анда.
Из глаз Ван Си тут же полились слезы. Он рыдал, даже не думая успокаиваться, и тлевший в моей душе огонек надежды безвозвратно угас, оставив лишь глубокое горе. Я тоже бурно расплакалась. Держась рукой за столешницу, долго лила слезы и в конце концов, сдерживая новый приступ рыданий, сказала Ван Си:
– Достань курильницу и позволь мне тоже отдать дань памяти анда.
Ван Си извлек спрятанную курильницу размером всего с кулак. Я бросила на нее лишь один взгляд, и только-только высохшие было слезы вновь покатились по моим щекам.
– Я так никчемен, – всхлипывая, сказал Ван Си. – Наставник относился ко мне как к родному сыну, а я даже не осмеливаюсь открыто почтить его память в день годовщины его смерти. Не осмеливаюсь даже использовать приличную курильницу, вместо нее беру эту, которую обычно зажигают, чтобы выкурить москитов.
Плача, я зажгла благовония и трижды поклонилась перед столами с подношениями, после чего спрятала лицо в ладонях и вновь разрыдалась. Все это время Ван Си сидел рядом со мной на коленях и тоже плакал.
– Как же это случилось? – наконец спросила я.
Ван Си опустил голову и принялся утирать слезы, не говоря ни слова.
– Сейчас-то уже чего скрывать? – настаивала я. – Я попала во дворец в тринадцать лет и все эти годы трудилась под началом Ли-анда. Он всегда был очень добр ко мне и до последнего старался помочь вернуться ко двору покойного императора Шэнцзу. Ли-анда скончался, а я ничего об этом не знаю. Как думаешь, смогу ли я спокойно жить дальше как ни в чем не бывало?
Какое-то время Ван Си продолжал сидеть в оцепенении, но внезапно решился. Насухо вытерев глаза, он поднялся с пола, открыл дверь и, выглянув наружу и убедившись, что рядом никого, вернулся ко мне.
– Наставник скончался год назад в этот самый день, – прошептал он мне на ухо.
– Значит, это случилось в первый месяц первого года эры Юнчжэна, всего через месяц с небольшим после смерти императора Шэнцзу, – задумчиво сказала я. – Юйтань говорила, что Ли-анда покинул дворец и ушел на покой. Неужели за пределами дворца с ним что-то случилось?
На глазах Ван Си вновь выступили слезы, и он приглушенно зарыдал.
– Все думали, что наставник покинул дворец и ушел на покой, – наконец тихо проговорил он. – На самом деле наставник давно покончил с собой, приняв яд, а его тело было сожжено.
Во мне словно что-то сломалось с оглушительным треском. В голове стало пусто, и я слышала лишь бешеный стук своего сердца.
– Но почему? – спросила я дрожащим голосом после долгого молчания.
Ван Си лишь склонил голову, продолжая горестно лить слезы, и больше не сказал ни слова.
Силы покинули меня, и я осела на пол. Слезы падали из моих глаз, как жемчужины из порванных бус, а сердце застыло, будто скованное льдом. Почему? Почему же он это сделал? Ли Дэцюань служил императору Канси несколько десятилетий, и никто в этом мире не знал Канси лучше него. Ли Дэцюань был там в день смерти императора и присутствовал при его разговоре с четвертым принцем.
Он знал слишком много такого, что ему было знать не положено, и одно его неосторожное слово могло погрузить весь двор в хаос. Разве мог Иньчжэнь оставить его в живых? Я была слишком наивна и совсем забыла о том, что творится в сердце императора.
Наплакавшись, я вытерла глаза и, встав с пола, медленно пошла к двери. Уже взявшись за ручку и открыв створку, вдруг вспомнила о цели своего визита. Закрыла дверь и, обернувшись к Ван Си, спросила:
– Чжан Цяньин тоже мертв?
Услышав это имя, Ван Си тут же побледнел как смерть.
– Он был еще жив, когда покидал дворец, –
