— Я говорила с Бруксом. У него к нам предложение.
Паже как ни в чем не бывало вышел в коридор. Карло сидел тихо, делая вид, что не слушает.
— Что за предложение? — буркнул Крис.
Мастерс вкратце изложила его суть и заключила:
— Выбор такой. Либо сознаться в убийстве по внезапно возникшему умыслу, если не удастся опровергнуть показаний миссис Келлер, либо отвергнуть сделку и добиваться оправдательного приговора. Если мы остановимся на втором, то нам предстоит решить, стоит ли впутывать имена Брукса и Коулта, а также стоит ли представить это дело как политическую вендетту. Здесь мы рискуем: у присяжных может сложиться впечатление, что Рики действительно был для тебя сущим наваждением. Первое же означает снижение срока. Если никаких новых улик против тебя они не найдут, то даже в случае обвинительного приговора ты выйдешь на свободу лет через восемь максимум. — Голос ее звучал бесстрастно. — Иначе говоря, тебе не придется умереть в тюрьме. По крайней мере, если будешь осторожен.
— О каких новых уликах говорит Брукс? — тихо спросил Паже.
— Не имею ни малейшего представления.
Паже на минуту задумался.
— Меня беспокоит эта его уловка насчет «новых улик». Как полагаешь, сможешь ли ты заставить его выбросить это из головы? Для него это будет удобным предлогом, чтобы остаться в тени.
На том конце провода повисло молчание; Паже живо представил, как Кэролайн, сидя в своем офисе, мучительно соображает, почему он спросил об этом.
— Если ты переживаешь по поводу новых улик, — наконец промолвила она, — лучше сразу соглашайся на сделку с Бруксом. Признай себя виновным: отсидишь свои восемь лет, и все дела.
Паже заглянул в комнату, туда, где, склонившись над компьютером и притворившись, что пишет про Тэда Уилльямса, сидел Карло. Восемь лет. Ему будет пятьдесят четыре, а Карло двадцать четыре. У них еще останется время.
— Рискнем, — выдавил он. — Через четыре дня позиция Виктора окончательно определится. Посмотрим, что будет дальше.
Кэролайн развернулась на своем кожаном вращающемся кресле и устремила взгляд за окно, на силуэты ночного города — темные громады домов, черное стекло, гроздья света, где кто-то допоздна работал. В ее офисе горела только настольная лампа. В такие минуты она часто вспоминала свое детство в Новой Англии, когда она любила книжки, прогулки по пляжам и яхты и думала о том, как она стала тем, кем была теперь, — честолюбивым и вместе с тем гордым за свою профессию адвокатом, женщиной, которую Маккинли Брукс назвал кошкой, гуляющей самой по себе.
Она знала, что могла бы быть другой. Менее честолюбивой, менее замкнутой. Но она уже давно сделала свой выбор, и только ночью, когда в пустом кабинете медленно текли минуты, женщину одолевали сомнения.
«Повинуясь какому безотчетному чувству, — думала Кэролайн, — она согласилась взяться за это дело?»
Ничего хорошего из ее опасных игр с Бруксом не выйдет, если только они не окончатся победой Криса Паже. Разумеется, адвокаты на то и существуют, чтобы защищать не себя, а своих клиентов. Но многие ли из них действительно делают это, да еще с той безжалостностью, с какой она набросилась на Брукса. Если Крис согласится на сделку с Бруксом и Коулт уцелеет, она на всю жизнь обзаведется могущественным врагом.
Возможно, она пошла на это — наконец оформилось у нее убеждение — просто потому, что Крис Паже, с которым они в чем-то были очень похожи, умел располагать к себе людей. По крайней мере, с какой-то пронзительной страстью, в которой не могла бы дать себе отчета, она желала, чтобы Крис выиграл это дело.
Не то чтобы она была до конца уверена в его невиновности; Кэролайн старалась не особенно обременять себя этой мыслью. Но в моменты, когда привычная настороженность изменяла ей, она не могла поверить, что Крис мог оказаться настолько глуп, чтобы инсценировать сцену самоубийства Рики и при этом оставить свои отпечатки пальцев. Или настолько ослепленным яростью, чтобы не придумать никакого иного способа разделаться с Ариасом, кроме убийства. Все, что она знала о Паже, говорило: это человек, который с холодной расчетливостью добивается своего. Тот факт, что он не представлял свою жизнь без сына и Терезы Перальты, делал невероятной саму мысль об убийстве.
Что это за новые улики? Этот вопрос тревожил Паже.
Снова и снова пытаясь найти ответ, Кэролайн не могла отделаться от ощущения, что Крис знает что-то еще. Возможно, именно этим объяснялось настойчивое желание Криса не затягивать с процессом — вопреки всякому здравому смыслу, следуя которому его можно было счесть необыкновенно хладнокровным убийцей.
Но от такого человека можно было ожидать, что он сохранит свое хладнокровие до конца и будет давать показания. Ведь — хотя закон и не позволял Салинасу открыто заявить об этом — отказ Паже давать показания был поступком человека виновного, а виновный, желающий доказать обратное, не стал бы отказываться от возможности защищаться. И Кристофер Паже понимал это.
Кэролайн снова подумала о том, что, возможно, это все-таки Терри убила своего мужа и Крис знал об этом.
Проклятые отпечатки.
— В дверь постучали.
— Войдите, — сказала Кэролайн.
Она подняла глаза и увидела перед собой Терезу Перальту.
Терри аккуратно притворила за собой дверь. В царившем в офисе Кэролайн полумраке она выглядела какой-то отрешенной.
— Вы задавали Монку вопросы, о которых я спрашивала? — произнесла Терри.
— Да, — кивнув, ответила Кэролайн.
— Хорошо. — Терри подошла ближе к свету. — Потому что у меня есть ответ на один из них. Которого Монк не знает.
Вопросительно взглянув на нее, Кэролайн спросила:
— Это правда?
10
Заняв место свидетеля, Терри повернулась и улыбнулась Кристоферу Паже.
В этой улыбке была надежда, любовь и вера в того человека, кому она была адресована. Но рассчитана улыбка, скорее, была на присяжных: подобно Кэролайн и самому Паже, его возлюбленная на время тоже стала актрисой.
— Они смотрят на тебя, — прошептала Кэролайн.
Пришла очередь Паже изобразить добрую улыбку. Присяжные не могли догадываться, что в эту минуту он вспоминал, как улыбалась ему Терри, когда они сидели во дворике гостиницы «Сплендидо», перед тем как им сообщили о звонке Розы.
Тереза расправила плечи, приготовившись отвечать на вопросы Салинаса. Она тщательно продумала каждую деталь своего туалета. Внешний вид уже не выдавал в ней молодой, занятой своей карьерой женщины с ее манерой одеваться подчеркнуто строго. В этот раз она надела золотые серьги, макияж был наложен с особой тщательностью, а черное платье можно было бы назвать простым, если бы не его изысканная утонченность. Словом, она производила эффект красивой молодой женщины, тогда как от ее профессиональной решительности не осталось и следа. Паже не сомневался, что она наверняка обсудила этот вопрос с Кэролайн, хотя для него оставалось загадкой, говорили ли они еще о чем-нибудь.
И еще в одном он был уверен. То обстоятельство, что Терри держала руки, сцепив ладони, доказывало: она нервничает.
Женщина бросила еще один беглый взгляд в его сторону, и на мгновение ему показалось, что в глазах ее стоит печальная сосредоточенность. Потом она снова улыбнулась жюри, и Паже про себя пожелал ей удачи.
Салинас, не теряя времени, приступил к делу.
— Миссис Перальта, как давно вы были знакомы с Рикардо Ариасом?
— Десять лет, — спокойным и ясным голосом ответила Терри.
— Сколько лет вы прожили вместе?
— Более семи лет. Из них шесть лет в замужестве.
— А сколько лет вашей дочери?
Терри смерила его холодным взглядом и сказала:
— Шесть.
— На протяжении всех этих лет, — слегка возвысив голос, спросил Салинас, — заводил ли мистер Ариас хоть раз разговор о самоубийстве?
— Нет.
— Давали ли вы понять кому бы то ни было, что мистер Ариас склонен к суициду?
Терри сохраняла спокойствие.
— Нет.
Паже не мог не отметить, что из нее получился хороший свидетель: она не шла на конфронтацию, и ее сдержанное достоинство выгодно отличалось от напористой манеры Виктора.
— Не было ли такого, что какие-то слова или поступки мистера Ариаса заставили вас предположить, будто он способен наложить на себя руки?
Терри на минуту задумалась.
— Мне трудно судить об этом, мистер Салинас. Со временем я пришла к убеждению, что мой муж был психически неуравновешенным человеком. Мне кажется, я просто гнала от себя мысль, к чему это может привести. — Она помолчала. — Помните, в школе мы учили поэму «Ричард Кори»? Про богатого человека, у которого вроде бы было все и который потом стреляется по никому неведомым причинам. Я вспомнила об этой поэме, когда в университете застрелился один мой однокурсник. Тогда я поняла, что чужая душа — потемки. Даже если мы твердим себе, что знаем о человеке все.
