— И ты изменился, да подлость твоя все в той же одежке.
— Или избы у нас нет, тут разговариваем, как через порог? К ссоре такой разговор. Так все равно не уйдешь.
Может, коленки от страха трясутся? Давай уйму.
— Зачем пришел?
— Поговорить, — сказал он глухо.
Она прошла в избу, стала спиной к печи, распрямившись. Грудь с силой поднялась в теснинке кофты.
— Бей! Дави до последней жилочки, а не люблю тебя. Кирю люблю. Слышал?! Вот и весь разговор.
— Я на час, — повторил он. — Прими, как незваного. Тарелочки поставь, вилочки положи, — и он достал из вещевого мешка бутылку. — А то и вместе отметим разводную. Вместе жили. Все жилочки свои потаенные знаем. Не жена теперь. Так, знакомая. Разные, а крыша одна.
Она ушла в горницу, быстро связала узелок. Митя загородил ей дорогу к двери.
— Постой. А то убьют, правду-то не узнаешь про мою подлость.
Потянул за узелок. А она будто и не держала. Швырнул в горницу.
— Твоя половина. Дверь эту заколотим. Тебе своя будет, а мне — своя. Будем через стенку веселые песни петь. Ты с Кирькой, а я найду… А тебя жаль… Я на час, — громче повторил он. — Времени нет на карауле перед тобой стоять. Сядь!
Как близко она, протяни только руки и целуй в жаркой обнимке! Вон губы-то, словно в вишневом соку.
«Кирькина», — мутно шевельнуло гневом в душе.
— Сядь, — попросил он и подставил табуретку к столу.
Не думала она, что так он и разговаривать будет.
— Я и стоя послушаю.
— Перед Кирькой навытяжку! А тут без него разговор. Он свое сказал. Утешил. Чужое. Свое не нашел. Да силенок маловато тебя оторвать.
— Сама оторвалась.
— Теперь далеко не видать. Война застит… А домой прийти хорошо. Если бы к жене. Да не на эту минутку… Катюшку Стремнову потом позовешь. В дом их нельзя же.
Он нарезал колбасы на газете. Открыл бутылку, поставил стакан и кружку.
— Зачем она тебе? — спросила про Катю.
— Спасибо сказать за письмо. Мимо бы тебя, да на нее тогда глянуть. Угадать. Счастье Федору… Не сядешь? — почти крикнул он.
— Нет!
Он вдруг все смахнул со стола в угол. Зазвенело стекло с железом. Сел.
— Не пожалел бутылочку.
— Я ее жалел, когда с тобой жил.
— Видишь, как порознь-то хорошо. И не жалеешь.
— Я тогда в лагере сказал себе: «За разок взглянуть на тебя не побоюсь смерти». И наговорил: привели бы нас на свидание. На одну скамеечку. Да вот когда взглянул…
Он посмотрел, как она стояла у печи, держа за спиной руки. Все простенькое на ней, и в простеньком дышала ее красота. Затихла вдруг. Но вот чуть повела глазами на Митю, и едва уловимая усмешка презрела его.
— Тебе взглянуть. А меня в историю впутать, — голос был спокойным: отошло, перегорело, по не забывалось.
Она следила еще, как Митя глядел, мучительно вызывая в ней другой ответ, не признавая безнадежности своего желания.
— Так ведь и ты когда-то разок взглянула, да и пошла, не побоялась.
— Разговор этот давно кончен. Там, у колючки. Помнишь, как погрозил убить. Ты и убил все.
— Нет, не кончен разговор наш. Приговор судьбы, и война не помилует. Знать, тяжелое дело. А по нему и срок долгий, если не к стенке кому-то из нас.
— Митя, молю тебя, отстань. Твоей не буду. Не пересилишь. Зря только биться. И я не пересилю. Кирю люблю.
— Что делать? Переступи, или пропаду, — не смиряя свое, с отчаянием, как в последней мольбе, сказал он.
— Что ж выйдет-то? Много у всех желаний. А жертвовать кто?
Митя посмотрел на нее тягуче, с хмурой печалью и отвернулся.
— Вот и взглянул разок, — проговорил он. — Не взял и добром. Змея ты холодная. А женою была. Не выпытывал Кирька, как целовал тебя? Как же так, любить и не помутнеть: что было самое первое свиданьице с другим, А я мутнел: а вдруг у тебя с кем-то ночка загадана.
— Ревностью себя разжигал. Хуже вина.
— Значит, было что разжигать. Я за разок взглянуть на тебя позора и смерти не побоялся. А даром-то любить такую кто откажется!
— Так ведь и я не побоялась.
— Про Кирьку разговор!
— И он не боялся. Его с собой не равняй. Твоя жизнь с отчаяния тебе и полушки не стоила.
— Отчаяние-то от тебя пошло. Да не будем судить. На двух судах судили меня. А жду твоего суда.
— Вон какой суд подходит. Страшно!
Она пошла из избы. Он нагнал ее в сенях. Тяжело дышал.
— Я тебя за измену пощадил, а ты за любовь казнишь.
— Мне твоя любовь хуже казни.
Ревность какой-то красной мгновенной мутью ослепила его. Он сорвал серп со стены. Затих, зажал его в руке.
Феня подошла ближе и наткнулась бедром на зубреное жало. Раскрыла кофту от шеи и до груди, как лозу обнажила со свежо холодевшей влагой.
— Пори!
И Митю поразила улыбка с красотою, и мукой, и ненавистью, и силой, которую она подняла в себе. Чтоб так улыбнуться несразимо… Он отступил.
— Вот же какую любовь в тебе искал. Открылась!
— Я н тебя так любила.
— А мне кроху… Тяжело без родного, — медленно проговорил он.
— А родному грозил. Понял!
Он швырнул серп, который с визгом ударился об обруч на кадке, — мерцнули искры.
— Постой, — сказала Феня, когда Митя собрался и вышел. — Не пропади. Не ко мне, к другой приди со счастьем.
Она на крыльце поцеловала его. Видели люди. А она и не боялась: пожалела, чтоб не пропал человек, с которым ломала ее одна судьба.
Ночью в избу Фени явился Новосельцев, в кепке и в сатиновой рубахе. Не подлаживался под войну. Даже наган припрятал. Лежал в кармане укромно, но с полным зарядом.
— Привет тебе от Кирьяна.
— Заходи же, Ваня, — обрадовалась она.
Он зашел в избу.
— Свет не тревожь. Так видно… Мимо станции он с дивизией проходил. В бой. Забежал ко мне. Посуровел и поиссох лицом, не узнаешь. — Он не сказал, что после кровопролитных боев на Березине и Днепре дивизия вышла из окружения и была отведена для пополнения в тыл — стояла в здешних лесах во втором эшелоне фронта, а вчера тронулась к месту сосредоточения-в сторону Ельни. — Просил поцеловать тебя. Такое мне доверие.
Он крепко взял ее за плечи. Поцеловал в открыто улыбнувшиеся губы.
— И записка от него.
Феня развернула бумажку. Первая весточка от Кири, Феня!
«Рожь ты моя. Рядом прошел. А свернуть нельзя. Даже виделась ты мне, твои глаза — две березы зеленые, и как заря над ними, твой платок. Провожала долго до встречи далекой…»
Она со слезами улыбнулась и убрала записку за кофту.
— Не зная его, за слова бы такие полюбила.
— Одну я просьбу исполнил. А вторая — особая, — он не договорил и достал из кармана повестку. — Тебе.
— На фронт! — удивилась Феня.
— Пока пойдешь со мной. Собери в дорогу себе чтонибудь.
Новосельцев ждал, когда она соберется. Крепко закрыл окна. Митину закуску завернул: пригодится в дороге.
— Митя был. Стремновы мне говорили. На чем же порешили? — спросил Новосельцев.
— Порешит война, — ответила Феня из горницы.
— Такую ей власть давать. Мы с ней порешим.
Феня вышла с узелком. В платке и стеганой душегрейке.
— Быстро ты… В такой любви выстояла, и в деле выстоишь. Имел это в виду, когда человека выбирал. Что не спросишь куда?
— Куда не надо, не заведешь.
— Тогда пошли!
Они вышли и сразу же за двором скрылись в лесу.
Таил он от дорог свое тревожное, темное и опасное среди ягодных тропок, по которым пойдут скоро люди с оружием — партизаны, как грозно назовутся они одним именем. На случай, по приказу райкома, уже готовил секретно людей Новосельцев.
Феня оглянулась. За лугом туманился хутор. Сколько прожито горького и счастливого, но было одно чувство: оставалось в непогубимой любви к родному, что было сейчас самым дорогим для нее, как тот заветный бережок у тихой воды: «Киря, перевези».
Остановился и Новосельцев. Видел темный красивый силуэт Фени перед черемуховым туманом. Там оставалось прошлое ради нового, но тяжелого, что ждало ее.
Где-то в избе слышалась песня. Кого-то провожали.
Он, да ты, калинушка,Ой, да ты, малинушка.
Брезжило из какого-то окошка тихо, светало красотой.
Он, да ты не стой, не стойНа горе крутой…
Феня взглянула на свою избу и, если бы не отвернулась, увидела бы, как что-то бледное мелькнуло в окне.
Павел Ловягин второй день скрывался в подполе. Пока не было дома хозяйки, проник в избу и вышел сейчас. Пожирал хлеб и слизывал с половиц разлитое вино.
Удар в затылок оглушил его.
Очнулся он с ломотой в голове и с трудом повернулся: ноги и руки связаны, — увидел человека… На лице его какая-то тряпица белая. Он стоял у буфета и быстро убирал в карманы куски хлеба. Взял с лавки топор и подошел к поверженному.
