Невидов под гимнастеркой перепоясался снятым с древка знаменем, крепко стянул ремень на полотнище.
— Пора, — вздрогнул Любицын, услышав звуки боя вступившего в схватку с немцами отряда из арьергарда дивизии, который должен был с внешней стороны пробить брешь.
— Пошли! Пошли, товарищи! — крикнул Невидов. — Кто это полюшко пройдет, долго жить будет! Вперед!
Будто тяжкий вздох из лощины поднялся. Немцы били по бегущим в упор из автоматов и пулеметов. Но вот сошлись врукопашную.
Кольцо разорвали с двух сторон. Впереди луг. После смрада из лощины дыхнуло свежестью.
Два вышедших из засады танка встали по углам луга и встретили огнем своих пулеметов.
Невидов бежал с Любицыным по лугу. Рвались мины.
— Сюда! — крикнул Любицын и упал.
Невидов рванулся в сторону. Из-под дерева обожгло с грохотом, и голоса сразу отдалились, утихли, а он все куда-то падал и задыхался.
«Где я? Что со мной?» — подумал Невидов, с ужасом оглядывая поле. Лежали убитые, кровь на траве. Дрожат вдали какие-то красные пятна, и среди них немцы.
Голову заломило сильней и сильней. Потянуло тошнотой, и перед глазами померкло. Он услышал свое дыхание, от которого вроде бы вода рябила мертвенно.
И вдруг сверкнуло в сознании: «Знамя!» Схватился…
«Здесь!» — на груди, под гимнастеркой. И снова ткнулся в мох.
Очнулся — солнце уже зацепилось краем за острую маковку далекой ели, уходило за лес; на опушке, рядом, передвигались, рыча и лязгая, немецкие танки — как глухари в папоротнике, устраивались на ночлег; видимо, от полевой кухни струился над лесной гущей дымок.
Лишь ночью, когда на опушке угас последний всплеск губной гармошки, а над лугом застелился туман. Невидов пополз к дороге, на которой то и дело немецкие грузовики, пробегая, светом фар косили тьму.
Не помнил, как перебрался через дорогу, как прошел бором, — очутился у знакомой деревушки.
Долго лежал в лопухах, слизывая с листьев росу: прислушивался — нет в деревне немцев? Чуял запахи хлевов, огородов и хлеба. По картофельным грядам прокрался поближе к домам. Тихо в деревне. Прижался к сараю. Шепот за стенкой.
Шептались Сергей Елагин и Палаша. Спрятала хозяйка раненого от чужих глаз в тайную нору в соломе.
Под стеной в малинники ход прорыла.
А многих раненых, что оставили в деревне наши, высмотрели немцы. Увезли куда-то.
Полюбился Палаше этот молоденький: таких и не видела, как из светлого какого-то края явился, и глядит на нее ясно и с грустью. Все уж ему»- и ласка, и хлеб, и табак, только живи, пока незаметно, тихонько, а там видно будет. Стронулся свет. Как пучиной всех захлестнуло. Не до воли. Далека она теперь, воля-то. По здешней дорожке и не дойдешь: поймают, забьют.
Как-то через щель сарая глянул Сергей в луга — пронзило больнее раны: какой-то вроде бы человек показывал на сарай, уходил и снова возвращался, хотя Сергей и не видел его.
И с той минуты темнота казалась Сергею добрее света. Успокаивала. Ночь приходила как избавление. А с рассвета все снова. Прокричит петух — сердце так и оборвется. Опять страшный день. Вот-вот крикнет кто-то: «Выходи»… На душе тоска, страх. Словно на казнь приговорен. А казнь долгое ожидание крика: «Выходи»
— Не могу больше. Уйду, — сказал Сергей.
— Куда ты слабый пойдешь. От добра да к беде.
Или жить надоело?
— Доберусь. Не сверну с зари. Так прямо на нее и пойду. А там наши.
— Я кому хочешь про твою совесть скажу: командиры тебя оставили. Ты сам-то и не помнишь. Без памяти бьгл. Тебе еще лежать да лежать. Голова-то твоя горячая, вон- какая горячая.
— Страшно здесь, Палаша.
— А там? Земля горит. Березина, говорят, из берегов вышла: столько убитых приплыло.
— Там война. Но там свои, Палаша.
Шорох за стеной. Показалось или подкарауливает кто-то, следит?
Полезла Палаша из норы в ход под стеной. Прокралась к углу… Человек лежит.
Как на последнем шаге своем свалился Невидов, стащила его Палаша в сарай.
— Хлеба, — прошептал он, чувствуя, что еще минута — и он упадет.
Она принесла ломоть. Невидов сжал его трясущимися руками и откусил. Потом привалился к соломе, задышал с хрипом и всхлипыванием.
Сергей выбрался из соломы. На земле лежал незнакомый, вздрагивал и хрипел, и вдруг сон его оборвался.
Он вскочил и быстро ощупал что-то на гимнастерке; искал оружие.
— Гляди, какой с хлеба-то сильный стал.
Услышал насмешливый голос, и радость, недоверчиво еще, тронула Нсвидова.
Но что за молодец в крестьянской рубахе? Стоит, на палку опирается.
— Кто? — спросил Невидов хозяйку.
— Ты сам-то… — и не договорила: узнала командира — помнила, как он зашел в сарай, поглядел на лежавшего в соломе малого, сказал: «Притащила, кого — не знаешь?»
Невидов встал, и что-то как отбросило его. Едва удержался. Схватился за стояк ворот.
— Хорошо сидеть, а идти надо.
Прислушался. Громче забрехали собаки.
— Так они, сдуру, — успокоила Палаша.
Елагин отбросил палку. Приблизился к Федору.
— Я с тобой.
— Кто таков?
— Моя фамилия Елагин.
Невидов пристально посмотрел на него.
— А Дементия Федоровича знаешь?
— Мой отец!
— А палку свою возьми, если собрался. Не форси.
Знаю только, тащить тебя придется.
Вот и Палаша. В руках холщовый мешочек. В нем сухари, корки. Что было из печеного, все собрала. Несколько картошек, соль в тряпке. Елагин быстро надел свои ботинки. Спешил, не отстать бы. Палаша стояла перед ним в отцовском с завернутыми рукавами пиджаке, закутанная в темный платок, из которого черемухово белело лицо с блеском глаз под скорбной полосою.
— Прощай, Палаша. Судьба, жена моя…
Ворота были раскрыты, и прямо над лугом стояла луна в оранжево-красном тумане, озаряла сарай — свидетельница прощания.
* * *
— Ты не спеши. Потом скорость наращивать будем как в темп войдем. И крепче на палку нажимай, — сказал Невидов, когда они были уже в лесу. — Я тут дорогу примерно знаю. И дальше не собьемся. Перекресток один — фронт.
Елагин шел сзади. С листьев брызгало, обдавало пахучей сыростью лицо, и он чувствовал, как просыпалась в душе сила.
— Сейчас чуть отдохнем, Елагин, Хочу выспаться Не потяну дальше. Хоть чуток. Ты — в караул, согласен? отоспался под теплым бочком.
Они забрались под ель. Теплилась на земле прелая хвоя. Невидов достал из мешочка сухарь. Разломил Половину подал Елагину.
— Ты ешь. Я не голоден.
Невидов половнику убрал в мешочек. Помаленьку откусывал от сухаря.
Елагин вылез из-под ели и сел на меже. На той стороне заходила луна. Огненно-желтая глыба ее висела в тумане, который клубился и плыл с холодным радужным сияньем, казалось, светилась сама земля. Елагин прижался спиной к столбу, что врыт на границе леса ногу ломило: разбередил ходьбой.
«Все перетерплю. Но дойду», — подумал он, вон в том краю, далеко-далеко Москва. Неужели жил там когда-то? И окно светило над духотою вечерней.
Над лугом пролетели немецкие самолеты. Видны их смутные силуэты, и бортовые огни похожи на летящие звезды. Уже отбомбились, посеяли где-то смерть и возвращались назад. Воздух с дрожью долго ныл от их звуков.
Елагин поднялся и оглядел луг. По краю его гряда тумана. В медленном пару деревья как бы поднимались и тонули. Прислушался. Тихо. Подошел к Невидову. Он лежал под елью, откинув руку. другой сжимал ворот гимнастерки.
Уже мутнее ночь, рассвет чуть-чуть мжил над горизонтом.
Они шли через луг. Так было ближе до темневшего вдали леса.
— Первая наша задача — достать оружие. Без него мы щенки, Елагин.
Трава была высокая, по грудь. С напористым шелестом шел Невидов. А за ним Сергей крепко нажимал на палку.
— Как твоя нога?
— Сознательная. Скорее палка сдаст.
— Палку подберем посолиднее. И мне что-то надо вроде кола, чем отмахнуться. Хоть и древний способ, но выбора пока нет.
Сочился парным молоком рассвет, и уже в высоте яснились облака и смутно отражались в росе луга, как будто мокли ситцы в траве.
В лесу остановились. Здесь прошел полк. Следы, всюду следы сотен прошедших людей уже запряло травой.
Как спешили к дороге! А теперь тишина. Розовые и голубые лучи пронзали лес. Пар вился от хвои. Среди игл сверкали капли. Тянуло от земли прелью, как от опары.
— С выходом, — сказал Елагин и вытащил из кармана кисет, крепко перевязанный в середине.
Невидов скручивал цигарку и смотрел на следы, как на самое сейчас для него дорогое и печальное.
Елагин посек кресалом — кремнистым камнем ударил несколько раз по краю железной трубки, из которой торчал обгорелый фитиль. Попала искра, и фитиль затлел. Елагин раздул жарок посильнее. Поднес прикурить Невидову. Лицо его, как из пластов земли, — и грязь, и пыль, и кровь, — все спеклось и потрескалось.
