Ульяна. Помнишь. Свет во тьме.
Что ещё помнишь? Что от идеи об afterparty отмахнулся, наплетя им всем, что едешь домой. Выперся на улицу, в попытке заблудиться свернул за угол, но дал слабину и забрёл в первый попавшийся на пути бар. Не любишь ты последнее время бары: допёрло, что хаос, пьяный гогот, мельтешение незнакомых лиц и чужие руки от себя не спасают. Но в Москве магазинам давно запрещено продавать алкоголь по ночам. А так бы купил что покрепче в ближайшем круглосуточном и заправил внутрь, не отходя от кассы. Не любишь ты последнее время бары: потому что в Москве людям давно запрещено курить в общественных местах. А виски без сигареты – всё равно, что детское шампанское: пьешь, не в силах избавиться от ощущения форменного надувательства. Всё равно, что в Альпах в противогазе, что японская жратва без васаби, что секс ради секса. Херня.
Бар.
Дальше уже совсем труба, черная дыра безвременья, всё какими-то мазками и пятнами. Молоко, кисель, кадры… …Вопли, воткнутые в ключицу железные вилки, ошпаренные кипятком руки; выпученные глаза командиров, раздраженные крики ожесточенных, обиженных на весь мир «мам», их перекошенные рожи, их всемогущество и вседозволенность, их ярость против твоей – бессильной. Тёмная вонючая подсобка, крысы, часами сидишь не смыкая глаз, боишься спать – вдруг сожрут. Ненавидишь. Всем своим маленьким сердцем. Если оно, конечно, у тебя есть. Ты виноват и не имеешь права на другое к себе отношение, но ненавидишь всё равно. «Наёбыш! Хайуан!{?}[Ругательство на башкирском. “Скотина”]». Их мнение на твой счёт насобачился принимать с пустыми сухими глазами.
…Какие-то люди, бабы, шабаш, грохот, карусель, отбойные молотки, «вертолёт», тошнота, хватит.
Заднее сидение, холодное стекло окна как точка опоры.
Дом. Корж.
Кругом Корж: под ногами, в ногах, на ногах, хвостом по пятам, на голове, на груди, на балконе, снова на голове. Везде. У миски на кухне в терпеливом ожидании, когда дадут пожрать. Орёт. Сухие горошины корма по столу, по полу – днем уберешь. Светает. Наушники заели. «Атлантида».
Коробка с пыльных антресолей, как не ёбнулся, пока доставал – неизвестно. Как ты о ней вспомнил – неизвестно. Зачем она тебе, почему – неизвестно. Просто хотел убедиться, что она реальна, что она всё еще есть, не приснилась тебе, что эта жизнь не приснилась тебе. Там, в ней, хранятся свидетельства любви.
Нахуй коробку.
Рассвет. Постель. Падаешь. Корж. Пустота.
Полдень. Трещит голова, во рту, такое ощущение, сотня котов нассали. Но Корж хранит самый невинный, невозмутимый вид. Осуждает тебя. «Это не я, сам виноват. Ну и рожа, боги, без слез не взглянешь!». Душ, горячий, холодный, горячий, холодный. Ледяной. Коробка. Коробку страшно открывать. Не открываешь.
Понедельник. Кофе. Перфоратор в висках.
Ты зачем еще живой? Весьма опрометчиво с твоей стороны.
***
Кофе давно остыл, взгляд пытался сфокусироваться на буквах, а мозг – осознать написанное. Оказывается, он вчера, точнее, уже сегодня, вёл активную общественную жизнь: успел послать на хер всех, до кого дотянулся. Причем за смыслы отправленного даже не стыдно, стыдно за ошибки и заплетающийся язык.
Вот пламенный привет Стрижу в ответ на его предрассветное: «Что у тебя с ней?». Ответ лаконичен до неприличия, видно, по сенсорной клавиатуре уже совсем не попадал – три ржущих до синих слёз желтые рожи и следом «фак». И ведь не лень было искать нужные иконки в этой бесконечной помойке смайлов. С кем «с ней»-то? В три ночи Егор явно получше соображал, о чём Вадик толкует, а в полдень идей в башке примерно ноль. Одна.
Не, Стриж что, серьезно? Чердак потёк?
Вот тут они с бухим Игорьком сцепились: от него тридцать текстовых вперемешку с голосовыми с требованием немедленно приехать на тусовку и нажраться за компанию какой-то шмали, в ответ – единственное пятисекундное о том, как всё задрало. Невнятное бурчание. Можно не извиняться, хотя…
Вот черновик сообщения Алисе: «Не знаешь, на что подпис|». Не отправлено – хоть на что-то мозгов хватило. Остальные его сообщения человеку редкой открытости – на грани, а может, и за гранью дозволенного. Написать, извиниться.
Анька в игноре. «Тут Игорь на тебя наябедничал». «Всё ок?». «Ты где?». «Я же вижу, что ты прочел!». «Егор!!!». Три вызова, видимо, все сброшены, потому что никаких разговоров с Анькой он не помнит, хоть убей.
Да, сброшены. Позвонить, извиниться.
Удивительно, что до Андрюхи не добрался. Впрочем, если еще раз попытаться осознать, что это было, можно проследить некую закономерность: это он им всем понадобился, не они ему. Дрону, к счастью, не понадобился, ибо что в своей разгоревшейся агонии он мог бы наговорить ничего не подозревающему бывшему дружку, страшно представить. Самое безобидное звучало бы как: «Какого хера ты как снег на голову мне свалился, а? Я полжизни потратил на то, чтобы тебя забыть!».
А ведь случилось и хорошее, точно случилось. Вчера они с группой офигенно отработали, выше всех, самых смелых, ожиданий, сами себя переплюнули. Возможно, те три года, что его с ними не было, что-то такое группа и вытворяла, но последние два – абсолютно точно нет, нигде, ни разу. Олег неожиданно для всех показал высший пилотаж – не придраться, даже если очень сильно захочешь. Что конкретно перевернуло сознание этого парня в последние несколько недель, какие именно слова или поступки на него подействовали, Егору неведомо. Но что бы это ни было, результат на выходе превзошел голубые мечты: Соболев вчера словил волну и вписался шикарно. Понятное дело, удачно отыгранный концерт не гарантирует, что на завтра Олежку в очередной раз не клюнет в жопу жареный петух, но тут уж… Всё равно уходить, но хоть с относительно спокойным сердцем.
«Или остаться?..»
Может. Может, и впрямь не рубить сплеча, повременить. Время покажет.
Взгляд вновь упал на побитую жизнью картонную коробку, брошенную ночью у входа на кухню. Она с ним уже час играла в гляделки. Что там, Егор по-прежнему прекрасно помнил, хотя последний раз видел её в глаза два года назад, когда приводил квартиру в порядок после трехлетнего коматоза, о котором как раз вспомнить совершенно нечего, да и не хочется. Детство – вот что там. Отрочество и юность. Любимые мамины браслеты и Fendi «Theorema» – парфюм, которому она не изменяла лет пятнадцать. Её тетрадь с рецептами пирогов, часы отца, вставшие в день их гибели. «Зенит» и Canon. С десяток снятых со стен фоторамок, литература о мануальной терапии, Петрановская и её труды: «Тайная опора. Привязанность в жизни ребенка» и «Если с ребенком трудно». Занятно – обе книги выпущены, когда Егор уже здоровым лбом был и жил вполне обычной жизнью, а мама всё выискивала ответы на этих замусоленных от бесконечной вычитки страницах. Всё пыталась его понять.
Что еще в той коробке? Пять фотоальбомов. Куча CD-дисков с их любимой музыкой. И кассеты. Пиратские, а то и перезаписанные на отцовском музыкальном центре{?}[Музыкальный центр с парой колонок, состоит из нескольких блоков: как минимум CD-плеера, радиоблока, кассетной деки. У отца Егора – Sony, где отдельным верхним блоком идет проигрыватель виниловых пластинок. Здесь же тюнер, усилитель и эквалайзер. Крутая по тем временам вещь], а на задниках названия групп и композиций, выведенные аккуратным почерком отца и его собственным – сикось-накось. Затертые до дыр магнитные плёнки. Если ленту зажевало, нужно было взять карандаш, вставить его отверстие бабины, чуть размотать и осторожно замотать назад.
Как Уля по его комнате под Queen скакала, Егор, наверное, не забудет никогда.
День за днем… Кто-нибудь знает, что мы все ищем?
На сцене – ещё один герой, ещё один злодей.
А за кулисами – немая пантомима.
Услышит ли безмолвный крик хоть кто-нибудь?
Шоу должно продолжаться! Шоу должно продолжаться!
В груди разрывается сердце, жар софитов плавит грим,
Но я всё еще улыбаюсь.
Что бы ни случилось, я всё оставлю на волю случая.
