начинается вишневая полка с коньяками, занимающая всю северную стену. Босая девушка в кресле, глаза расширены, бальное платье расстегнуто, одна нога подогнута, другая едва касается пальцами пола.* * *
Говорят, гости в прежние времена приезжали надолго, целыми семьями, иногда они спускались в деревню за свежим сыром, а рыбу в поместье привозили рано утром, прямо к воротам.
Как бы я хотела оказаться в этом здании тридцать лет назад! Услышать, как сдвигают стулья на веранде, смеются, звенят бокалами, заводят радиолу и танцуют босиком на теплом мозаичном полу. Но куда там, в начале нового века люди разучились валять дурака, для этого надо как следует обкуриться, как моя соседка по общежитию в Кассино, танцевавшая в коридоре сама с собой.
Четвертого июня, через два дня после бегства Садовника, я поняла, что он не вернется. Утром я спросила у Пулии, слышала ли она хоть какие-нибудь сплетни о ребенке, который родился у английской горничной. Кто-то же должен был его видеть. Не могли же они прятать его в чулане или в подвале как постыдный секрет, тем более что Стефания крестила внука открыто, в собственной часовне.
Ты многого хочешь, хмуро сказала Пулия, люди собственной родни не помнят, такие теперь времена, а тут без малого тридцать лет прошло. В поместье все время толпился разный народ, поди разбери, чьи это дети, чьи собаки, чьи машины на паркинге. Я слышала, что англичанка два раза привозила в поместье свое дитя, люди видели, как конюх катал мальчика на лошади, но теперь нет ни конюха, ни старухи и спросить не у кого.
Садовник похож на Стефанию, у него греческий нос и тяжелый подбородок, как на античных амфорах. Он мог бы спокойно перенестись на тридцать лет назад, сесть с молодыми хозяевами за расписанный лимонами стол, и никто не спросил бы его, откуда он взялся. Порода сильнее масти, как говорит моя тетка, владелица овчарни на склоне Урбано.
В тот день, когда я забралась в его жилище, я вообще не думала о своем расследовании. Я хотела прочесть его дневник, чтобы узнать, что он написал обо мне. Я перевернула его комнату возле конюшен, чихая от пыли, залезла даже в театральные костюмы, заглянула в корзину с тарелками, перебрала винилы, оставшиеся от конюха, сверху лежал «Incontro» Патти Право.
Сначала я нашла пенковую трубку Садовника и положила в карман. Потом я нашла блокнот, он завалился за больничную каталку, стоявшую у окна и служившую попеременно то столом, то диваном. Я быстро пролистала его в поисках своего имени, но оно обнаружилось только на одной из страниц:
«Кусок гранитной скалы по-прежнему примыкает к стене поместья, а вот дерево срубили — теперь в прохладный сад со стены никто не спрыгнет, чтоб каждый мог представить без труда, что там, внизу, не суша, а вода! Я готов спать с любой женщиной, если она хорошо пахнет и не болтает чепухи, и только о маленькой Петре я думаю как о существе без пола. Теперь все, что мне нравилось, — ее белая покорная шея, твердый зад, широкие ступни цвета светлого меда, губы, кисловатые, будто лепестки батарейки, — стало мерзким и пахнет пожарищем».
* * *
Вечером я дежурила, и в сестринской мне сказали, что никто не видел пианиста со вчерашнего дня, он даже ужинать не пришел. Лифт был занят, и я пошла пешком по винтовому коридору. Я шла так быстро, что метлахская плитка трещала под каблуками, будто ореховая скорлупа. В библиотеке не было ни души, но я запаслась ключом еще утром, когда консьерж уходил завтракать. Я включила компьютер и набрала адрес блога, теперь, когда у меня был новый подозреваемый, появились варианты пароля. Дамизампа, например. Или Ноттингем, он ведь оттуда родом.
Вспыхнула голубая страница, и — сhe figata! — блог распахнулся сам, будто пещера с сокровищами. Меня будто по глазам полоснуло, здесь всегда, всегда был замок, я столько раз смотрела на эту страницу! Пост открывался за постом, английские буквы сыпались, словно муравьи из кухонной щели.
Ни одной картинки, только тексты, большими ломтями, много скобок и много курсива. Садовник снял замок, перед тем как покинуть гостиницу навсегда. Оставил мне насмешливый прощальный знак? Или — не мне?
В библиотеку зашел фельдшер Бассо и принялся разглядывать бутылки на верхних полках, самые дорогие. Выбрав нужную, он встал на цыпочки, снял ее, обтер рукавом халата и вышел, подмигнув мне с развязным видом. Ясно, на кухне снова посиделки, и его отправили за выпивкой. Во времена разрухи правила быстро меняются. Все, что здесь пропадет, спишут на библиотекаршу, а ее никому не жалко. Тем более что ее и след простыл.
Порывшись в столе библиотекарши, я нашла стопку бумаги, вставила ее в принтер и спокойно распечатала весь дневник. Распечатала, но читать не стала. Для этого мне нужен словарь и время, нужно остаться одной, самое меньшее — на несколько часов. Я сделаю это ближе к вечеру. Теперь найти свободное время не так трудно, как несколько дней назад. «Бриатико» пустеет на глазах. А завтра будет еще легче.
* * *
Первое дело, когда собираешь каштаны, — это подготовить землю под деревом, очистить от сухой листвы и подгнивших орехов. То же можно сказать и о расследовании: сначала нужно оглядеться как следует и выкинуть из головы тех, кто не мог совершить преступления ни при каких обстоятельствах. Потом постепенно очистить поле от тех, кто не имел мотива или возможности, а потом уже стучать палкой по оставшимся, пока они не свалятся прямо в руки.
Выбирать надо только самые большие, шоколадно блестящие каштаны, меньшие оставлять зверью, каждый из них нужно повертеть в пальцах и отбросить прочь, если он не слишком хорош. Я следовала этому правилу, но совершила ошибку в самом начале — один из каштанов показался мне таким красивым, что представлялось кощунством надрезать его, как положено, крестиком и кидать на угли. Он и теперь кажется мне красивым, этот англичанин, хотя внутри у него одна сухая гниль.
Раньше я считала, что капитан убил хозяина, наткнулся на Бри, вышедшего на поляну во всей хмельной красе, и со
