сплошной стеной, ему пришлось одолжить зонт у мужа хозяйки, чтобы дойти до табачного киоска на углу. Часам к десяти небо просветлело, и Маркус решил спуститься в гавань, проведать клошара, а заодно и позавтракать. Рюкзак был еще влажным, но он сунул в него туго свернутую куртку, термос и трубку, а потом, подумав, и синий блокнот. Телефон давно разрядился, а купленный у пакистанца адаптер не работал.
Пока он бродил по комнате в поисках карандаша, ему в голову пришла мысль, что он счастлив. Именно мысль, а не ощущение. Он был счастлив оттого, что уже несколько дней не выходил из дому без блокнота. Оттого, что вспомнил свой собственный голос и говорил теперь сам с собой, как прежде, на равных. В конце зимы он на такое и надеяться не мог.
Он не мог заставить себя садиться за стол в шесть утра, не мог ни связывать, ни продолжать фразу, ни поселяться в ее промежутках, не мог быть тем, из кого речь проистекает, не мог быть ее началом, не мог быть точкой исчезновения. Полгода, отведенные на новый роман, превратились в год, а потом в два года, он не смог продвинуться дальше первой главы, хотя сюжет был расписан, разложен черными костяшками — один к одному, шесть к шести.
До гавани оставалось пройти не больше километра, но дорога вдруг резко забрала в гору, слева замелькали оливковые деревья, и Маркус понял, что сбился с пути. Для того чтобы написать детектив, в котором ты одно из действующих лиц, надо определиться с лицом.
С востока холм окружали безлюдные виноградники, кое-где темнели амбары, сверху похожие на разбросанные жестяные коробки из-под леденцов. Солнце понемногу поднималось, и запах будущих грибов переставал быть просто сыростью и давал себя учуять. В этих краях после ночного шторма бывают холодные утра: клочья тумана повисают на ветках елей, и во всем слышится осень, хотя изгороди белеют цветущим боярышником.
Миновав знакомую овчарню с дыркой в крыше, Маркус остановился и вытащил из рюкзака велосипедный термос, одолженный в мотеле. В термосе была лимонная вода, лимоны он еще вчера сорвал на плантации, перепрыгнув через низкую изгородь. Рассовывая их по карманам, он думал о том, что подобное преступление в Италии остается в списке забавных, а вот немцы наверняка потащили бы за рукав в полицию.
Странно, что Петра так быстро уверилась в моей виновности, думал он, задрав голову и глядя на заросший можжевельником выступ скалы. Ладно, я был единственным, кто не пришел на репетицию в ту февральскую ночь. Но я вообще ни разу не был в южном флигеле, моя роль ограничивалась бренчанием по клавишам «I Could Be Danced All Night» в антрактах. Это было несложно выяснить, а еще проще было спросить у меня самого.
Ясно, что если сообщник и существовал, то это был человек со стороны. Вполне возможно, что флейтист был человеком со стороны в полном смысле этого слова: он мог искать марку, поначалу не подозревая о присутствии остальных игроков. В картах есть такой термин — «слам», когда двое сговорившихся шулеров играют с незнакомым партнером.
Смерть капитана накрыла две предыдущие смерти, как роял-флеш накрывает фулл-хаус! Версия для начальства была крепкой, как зеленое яблоко: наследник обнаружил, что ему здесь ничего не принадлежит, и в ярости убил нового хозяина. Потом он убил свидетеля, заставшего его в парке возле трупа, а потом убедился, что поместья не вернуть, а полиция дышит ему в затылок, и покончил с собой самым романтическим способом.
* * *
Вернувшись с прогулки по холмам, Маркус решил, что в гавань уже не пойдет, а ближе к вечеру поищет клошара по тавернам. Надо работать. Солнце стояло высоко, от утренней сырости не осталось и следа, и круглый дворик под его окном заполнился сохнущими простынями, среди которых попадались и голубые с золотом. Он сполоснул лицо холодной водой и снова сел за стол. Итак, что у нас есть.
1. Списки аукциона говорят нам, что марку продали в две тысячи шестом, Аверичи расстался с ней задолго до своей гибели. Есть вероятность, что он ее проиграл. Но есть и другая.
Стефания погибает в декабре две тысячи первого, а в две тысячи втором отель терпит крах из-за нелегального казино. Что оставалось делать Аверичи, попавшему в полицейские жернова, кроме как закрывать гостиницу и менять ее статус на скромную богадельню? Но аренду хозяевам земли нужно платить каждый год, каждый божий день. Ясное дело, в две тысячи шестом ему нужны были наличные. Но не так много, чтобы расстаться с талисманом, с сицилийской ошибкой, которая каждый год растет в цене.
Тогда зачем он ее продал? Затем, что хотел купить холм и стать полновластным хозяином «Бриатико», вот зачем. Вполне вероятно, что он купил его на подставное лицо из числа своих служащих. Ведь купи он его на себя, после его гибели все досталось бы Бранке, а ей не досталось ничего. Это, кстати, мотив для убийства, о котором вообще никто не подумал. Служащий, которому доверился хозяин, убивает его и становится владельцем, выжидающим, пока уляжется шум и можно будет потихоньку продать добычу.
2. В записках Петры прямо говорится, что за маркой охотились двое: капитан и его сообщник, то есть я. Поскольку себя я вычеркиваю, то остаются капитан и неизвестный блогер. В какой момент жестяной зверинец превращается в театр абсурда? В тот момент, когда у нас появляется сомнение, что марка существовала на самом деле. Пока что она присутствует в этой истории как змеиное яйцо, о котором все знают, но никто его не видел. Условная бумажка с гербом Обеих Сицилий.
Разумеется, продажа ошибки на аукционе две тысячи шестого года может быть и не связана с этой историей. Скажем, маленьких синих ошибок наберется шесть или семь, если Сицилийское королевство успело выпустить серию перед тем, как изъять марки из оборота. Например, в связи с объединением Италии. Или по какой-нибудь скучной казенной причине.
Но дело не в количестве марок, а в том, что время продажи совпадает с двумя моментами: с появлением в «Бриатико» зимнего сада и смертью конюха. С какой стати арендатору вызывать архитектора из столицы, заказывать травертин для террас
