ИЗ СБОРНИКА "НЬЮ-ГЕМПШИР"
ПЕРЕПИСЬ НАСЕЛЕНИЯ
Под вечер я добрался до лачугиИз горбылей, оклеенных бумагой,С одним окном, с одной худою дверью...Единственное в этой части горЖилище, да и в том нет ни мужчин,Ни женщин. (Да и впрочем, непохоже,Чтоб женщины когда-нибудь тут были -Так что о них вздыхать?) Я в эту глушьПришел, чтобы переписать людей,Но ни одной живой души не встретилНа сотню миль вокруг. И этот дом,Куда я шел с какою-то надеждойИ за которым долго наблюдал,Спускаясь по извилистой тропинке,Был пуст. Я там не встретил никого,Кто мог бы смело выйти мне навстречу,Кому не страшен посторонний глаз.Стоял сентябрь. Но как бы вы смоглиСказать, какое было время года,Когда от тех деревьев, что должны быРонять листву, остались только пни,Покрытые смолою сахаристой?А на деревьях, что еще стояли,Ни листьев не было, ни даже веток,Секущих воздух осени со свистом.Лишенный помощи деревьев ветер,По-видимому, что-то сообщалО времени - как года, так и дня -Тем грохотом, с которым дверью хлопал.Казалось, будто грубые мужчиныВходили, каждый резко двинув дверью,И следующий вновь ее толкал.Я насчитал девятерых из тех,Кого я права не имел считать,И сам переступил порог - десятым.Где ужин мой? И где хозяйский ужин?Нет лампы, что горела б над столом.Печь холодна и завалилась набок,И рухнула железная труба.А люди, громко хлопавшие дверью,Людьми для слуха были, не для глаза.Они не упирались в стол локтями,Они не спали на кривых полатях.Нет ни людей, ни их костей - и все ж я,Подумав о костях, вооружилсяИзгвазданным смолою топорищем,Которое валялось на полу.Не кости лязгали, а стекла в раме.Умолкла дверь, припертая ногой.А я стоял и думал, что бы сделатьДля дома и для тех, кого здесь нет.Покинутая ветхая лачугаМеня наполнила не меньшей грустью,Чем древние руины там, где АзияОт Африки Европу отделяет.Мне ничего не оставалось, разве,Установив, что дом необитаем,Далеким скалам громко объявит:"Дом пуст! И тот, кто прячется в молчанье,Пусть возразит иль пусть навек молчит!"Тоска считать людей в таких местах,Где их число с годами убывает.Невыносимо там, где их не стало.Должно быть, я хочу, чтоб жизнь жила.
Перевод А. Сергеева
ЗВЕЗДОКОЛ
"На небо Орион влезает боком,Закидывает ногу за оградуИз гор и, подтянувшись на руках,Глазеет, как я мучусь подле фермы,Как бьюсь над тем, что сделать было б надоПри свете дня, что надо бы закончитьДо заморозков. А холодный ветерШвыряет волглую пригоршню листьевНа мой курящийся фонарь, смеясьНад тем, как я веду свое хозяйство,Над тем, что Орион меня настиг.Скажите, разве человек не стоитТого, чтобы природа с ним считалась?"Так Брэд Мак-Лафлин безрассудно путалПобасенки о звездах и хозяйство.И вот он, разорившись до конца,Спалил свой дом и, получив страховку,Всю сумму заплатил за телескоп:Он с самых детских лет мечтал побольшеУзнать о нашем месте во Вселенной.
"К чему тебе зловредная труба?" -Я спрашивал задолго до покупки."Не говори так. Разве есть на светеХоть что-нибудь безвредней телескопаВ том смысле, что уж он-то быть не можетОрудием убийства? - отвечал он. -Я ферму сбуду и куплю его".А ферма-то была клочок земли,Заваленный камнями. В том краюХозяева на фермах не менялись.И дабы попусту не тратить годыНа то, чтоб покупателя найти,Он сжег свой дом и, получив страховку,Всю сумму выложил за телескоп.Я слышал, он все время рассуждал:"Мы ведь живем на свете, чтобы видеть,И телескоп придуман для того,Чтоб видеть далеко. В любой дыреХоть кто-то должен разбираться в звездах.Пусть в Литлтоне это буду я".Не диво, что, неся такую ересь,Он вдруг решился и спалил свой дом.
Весь городок недобро ухмылялся:"Пусть знает, что напал не на таковских!Мы завтра на тебя найдем управу!"Назавтра же мы стали размышлять,Что ежели за всякую винуМы вдруг начнем друг с другом расправляться,То не оставим ни души в округе.Живя с людьми, умей прощать грехи.Наш вор, тот, кто всегда у нас крадет,Свободно ходит вместе с нами в церковь.А что исчезнет - мы идем к нему,И он нам тотчас возвращает все,Что не успел проесть, сносить, продать.И Брэда из-за телескопа намНе стоит допекать. Он не малыш,Чтоб получать игрушки к рождеству -Так вот он раздобыл себе игрушку,В младенца столь нелепо обратись.И как же он престранно напроказил!Конечно, кое-кто жалел о доме,Добротном старом деревянном доме.Но сам-то дом не ощущает боли,А коли ощущает - так пускай:Он будет жертвой, старомодной жертвой,Что взял огонь, а не аукцион!
Вот так единым махом (чиркнув спичкой)Избавившись от дома и от фермы,Брэд поступил на станцию кассиром,Где если он не продавал билеты,То пекся не о злаках, но о звездахИ зажигал ночами на путяхЗеленые и красные светила.
Еще бы - он же заплатил шесть сотен!На новом месте времени хватало.Он часто приглашал меня к себеПолюбоваться в медную трубуНа то, как на другом ее концеПодрагивает светлая звезда.Я помню ночь: по небу мчались тучи,Снежинки таяли, смерзаясь в льдинки,И, снова тая, становились грязью.А мы, нацелив в небо телескоп,Расставив ноги, как его тренога,Свои раздумья к звездам устремили.Так мы с ним просидели до рассветаИ находили лучшие словаДля выраженья лучших в жизни мыслей.Тот телескоп прозвали ЗвездоколомЗа то, что каждую звезду кололНа две, на три звезды - как шарик ртути,Лежащий на ладони, можно пальцемРазбить на два-три шарика поменьше.Таков был Звездокол, и колка звезд,Наверное, приносит людям пользу,Хотя и меньшую, чем колка дров.А мы смотрели и гадали: где мы?Узнали ли мы лучше наше место?И как соотнести ночное небоИ человека с тусклым фонарем?И чем отлична эта ночь от прочих?
Перевод А. Сергеева
ТОЧИЛЬНЫЙ КРУГ
Хотя станок имел две пары ног,Он сам прийти в движение не могБез помощи вот этой самой парыРук, запускавших круг. И он кружил.Но несмотря на резвое круженьеИ долгий путь в его воображенье,Он оставался там же, где и былИз года в год, под яблонею старой.Точильный круг, терпевший передрягиОсеннего ненастья, и в морозСтыл во дворе, поскольку бедолаге,Заснеженному до шкивов и вала,Увы, в сарае места не нашлось.(Там был верстак и тачка без колес.)Станок изголодался по металлу,Ему недоставало ржавой влаги.И пусть его! Ведь голодать и стытьЗапрещено лишь в городе бродяге.А впрочем, почему это я вдругПодумал о станке? Неужто вспомнил,Как во дворе работал жарким полднем,И потому припомнил, может быть,Как я крутил тогда точильный кругИ рядом кто-то был, точильный кругКрутивший в этот день со мною вместе?
Итак, я начал круг вертеть, водоюСмочив его (а может быть, слезою?).Круг резво побежал, и тот, другой,Блестя очками и своей железкой,Ее, что было сил, прижал рукойК поверхности мелкозернистой. РезкоТочильный круг свой бег затормозил,Как поезд возле самого вокзала,И сразу же руке труднее стало...Я думал почему-то в тот момент,Каким был в старину мой инструмент?От долгого сражения с металломСточился круг и сделался овалом,Который запинается слегкаИ стукнуть норовит исподтишка,Как будто бьет заклятого врага.(Но я ему прощаю это. ТакС годами после позабытых дракЛегко бывает детский враг прощен.)Кто более искусен? Может быть,Не тот, кто изобрел круговращенье,А тот, кто круг умел остановить!Но должен ли свои секреты онНавязывать другому поколенью?Об этом и была моя печаль.
И вовсе не себя мне было жаль.Хотя, конечно, что и говорить,Получше есть занятья по жаре,Чем размышлять о таинствах станка,Отдавшись на съеденье мошкаре.А двойника тем более не жаль.Когда же круг едва не спрыгнул с вала,Чтоб лезвием поранить двойника,То выходка меня не напугала,И я пустил станок еще сильней.(Круг тормозил, конечно, мне назло.)Подобная беда, когда ты к нейГотов, и впрямь не слишком велика.А все-таки мне было тяжело,И досаждало более всего,Что, наточивши лезвие клинка,Теперь мы только портили его.Поэтому, когда двойник поднялЗаточенное лезвие к очкам,Приглядываться начал к остриюИ недовольно пальцем трогать стал,Признаюсь, я едва не закричал:Довольно! погоди! подумай сам,Насколько бы естественнее былоДоверить точку самому точилу.А тем, что одобряет сам станок,И я доволен был бы, видит бог.
Перевод Б. Хлебникова
ДИКИЙ ВИНОГРАД
