Как-то, видя, вконец расстроенную Лару, бредущую по дороге из школы, Алику стало стыдно за свое поведение, и он догнал уходящую девушку.
– Ларчик, ты извини, что не могу проводить. У нас тут, понимаешь…
– Не оправдывайся. Я все понимаю, – она сказала это так тихо, будто он душил ее.
– Вот и умница, ну, я пошел…
– Иди… подожди, я хотела сказать тебе, что жалею, что перешла в эту дурацкую школу…
Но последних слов Алик уже не услышал. Он бежал по своим делам, где Ларисе не было места. Больше они друг с другом в школе уже никогда не разговаривали. И потом, когда подросший и уже взрослый Мохов бросал женщин, он никогда не оправдывался, он надеялся, что они, как его школьная подруга Лариска все понимают. Да и любил ли он Ларису? Вряд ли. Вот кого он, действительно, любил, так это, наверное, Мальвину. Или сначала Нину? Сейчас Алик не мог себе точно ответить, но после Ларисы Нина стала его самым близким человечком. Сразу после уроков он, не сговариваясь с ней, самым нахальным образом приходил к Нине, в ее обшарпанную, пахнущую красками комнату, и пытался что-то изобразить. Сначала у него получалось все на уровне художников-примитивистов, но по прошествии времени, его рисунки стали более уверенными.
Правда, не более того. Алик Мохов должен был признать, что дальше жалкой посредственности ему в живописи никогда не продвинутся. Так стоит ли этим заниматься вообще? Зарисовывать какие-то предметы, стараться. Это его предел, и то, что Нине дано с детства, ему, возможно, не дано было совсем. Как-то они устроили даже сражение на кистях. Алик рисовал Нину за мольбертом, а Нина рисовала Алика в этот момент. Когда они сравнили свои художества, то Алик все понял без слов. Нина дала ему сто очков вперед…
Нина уже писала новый портрет Игоря, когда в мастерской появилась таким же наглым образом знойная Мальвина, Таня Ратник. Под благовидным предлогом, она тоже стала учиться рисовать и восхищаться Ниной, но только тогда, когда Игоря не было. При нем она восхищалась только Гордиевским. Тот воспринимал похвалы как должное и, тем не менее, не уделял Ратник столько внимания, сколько она хотела. А с Ниной они понимали друг друга с полуслова, говорили тихо, и как-то чувствовалось, что им вдвоем хорошо. Глядя на такой тандем, Танька Ратник страшно злилась. Постепенно она сделала Алика своим временным поверенным в сердечных делах. Она буквально плакалась ему в школьную жилетку, и как-то, промочив фактически все плечо, подняла голову и неожиданно поцеловала Алика прямо в губы. Несмотря на свои долгие отношения с Лариской, у него ничего подобного с девочкой с золотыми волосами не было. Ну, целовали друг друга в щечку сухими губами, ну и что? Этот поцелуй был другим, совсем другим. Потом Алик поцеловал Таню, потом они долго еще целовались в тот день. И тогда Алик явственно понял, что окончательно пропал.
В школе они делали вид, что ничего между ними никогда не было. Танька продолжала писать записки Сашке, командовать Виталиком и смотреть на Игоря. Как она говорила: для отвода глаз. Иногда с урока отпрашивалась она, потом Алик и, выходя прямо в школьный коридор, они забивались в темный угол и страстно целовались. Для Алика перестали существовать все другие девочки, даже Нина. Грубые замечания Сашки и Виталика о том, что Мальвину уже перепробовал весь кукольный театр, его не смущали. Зависть, что поделаешь…
– Алик, что ты можешь совершить ради меня? – спросила его как-то Таня, застегивая бюстгальтер.
– Убить! – не задумываясь, сказал он, расстроившись, что руки нужно было все же убрать.
– Докажи!
– Запросто! Кого прикажите уничтожить?
– Нинку Кугушеву.
– Нет проблем. Придавлю, как клопа.
Придя в школу, Алик начал с мелочей – подставил Нине ногу. Спотыкнувшись, она, чуть было не расквасила себе нос. Все присутствующие в классе дружно засмеялись. Проделка за проделкой, подстава за подставой и на Нину Кугушеву началась настоящая травля. Причем, Игорь Гордиевский как-то даже пытался защитить девушку, да и делал это не раз, но наступил момент, когда и он сдался – стал ее травить вместе со всеми. Это было ужасно, когда Нина стояла у доски, а весь класс тянул протяжное «ууууу». Надо сказать, что все обиды Нина сносила мужественно, и все привыкли, что они обязательно должны как-нибудь ее задеть: толкнуть, обозвать, спрятать портфель, приклеить к столу дневник, выстрелить из рогатки, плюнуть в нее жвачкой…
Тот день в раздевалке Алик не забудет никогда. Утром он играл в футбол с Сашкой Фроловым портфелем Нины, а Виталик Шабанов топтал ее куртку в раздевалке. Это было чудовищно, но ни один мускул не дрогнул у «Ангела» на лице. Просто пионер-герой какой-то. Ее такое мужественное поведение еще больше заводило их. Ну, разрыдалась бы, что ли для приличия… Девочки, сбившись в стайку, смотрели на действия мальчишек. Мальвина ликовала. Сгорбленная Алевтина Яковлевна, их классная руководительница вышла в вестибюль, и закричала на обезумевших мальчишек. Схватив раскиснувший от грязи Нинин портфель, Сашка пошел его мыть в туалет, чтобы затем театрально вручить его владелице под всеобщий гогот. Тем временем Алик побежал в раздевалку, куда прошла Кугушева для того, чтобы переодеться на физкультуру. Виталик победоносно размахивал Нинкиной сменкой.
Он хотел в очередной раз напомнить, что на Кугушеву открыта настоящая охота. Все уже переоделись и вышли, Нина запаздывала, но единственной мыслью Алика было: «Хоть бы в раздевалке было много народу!». Его больше всего волновало присутствие Тани Ратник. Но упакованные в физкультурную форму девочки стояли в вестибюле, с другой стороны, и он не мог их видеть. Надеясь на успех, Мохов открыл дверь и истошно заорал, но никто ему не ответил. Тогда он ворвался в раздевалку и то, что было дальше, он помнит очень смутно. Помнит только, как на полу лежала Нина как-то уж больно неестественно, словно спала, уткнувшись носом в школьный фартук, и молчала.
Ну, хорош, претворяться, дура набитая! – что есть мочи, играя на воображаемую публику, заорал тогда он. Никто его не услышал. Нина даже не пошевельнулась. И, расстроившись, что его геройство никто не видит, от досады громко, со страшной силой, пнул ее в бок и захлопнул дверь. Это потом были скорая помощь и милиция, а тогда он подумал, что Нинка просто издевается над ним. Улеглась и притаилась. Но зачем только на полу, словно упала?… Подумаешь, страус – голову в песок.
…В семнадцать лет еще кажется, что все мы бессмертны, что у нас впереди еще много-много лет, что ничего страшного, а тем более случайного с нами произойти не может. Когда Алик понял, что же с Ниной все-таки случилось, он от ужаса побежал на школьный чердак и разрыдался. Сколько он там просидел, Алик и сам не понял, но ему не хотелось спускаться к одноклассникам, да и просто ему не хотелось теперь жить, дышать. Нина умерла. Вот так, просто. Он открыл чердачное окно, и только собрался сделать шаг вниз, как за спиной услышал чье-то сиплое дыхание. Подумав, что это Нина пошутила, он радостно обернулся. Но это была Мальвина.
– Ну что, теперь-то ты довольна?
– Алик, что с тобой? Ты весь дрожишь!
– Это ты, ты во всем виновата. Это все из-за тебя! Кукла бездушная!
– Да прям, кто ее все время задевал? Кто ее гнобил? Не ты ли? Причем здесь я?
– Да уж. Это я тебе обещал убить ее, вот и убил. Я спрашиваю – ты довольна?
– Но ты же убил, не я… – сделав глаза большими и наивными, сказала Таня.
– Какой же я был идиот, что связался с тобой. Ты мной манипулировала, как куклой-марионеткой! Ты злая, гнусная, бездушная тварь…
От безысходности, от осознания собственной никчемности, он заплакал, как ребенок. Мальвина прибегла к испытанному средству – стала его целовать, в лоб, в губы, в шею. Больше всего на свете ему хотелось отстранить ее, сильно шлепнуть об пол, да так, чтобы у нее разбилась ее нелепая голова, в которой вместо мозгов было просто одно отхожее место. Видно перепутали еще при внутриутробном развитии. Но почему-то уже не было сил сопротивляться. И вдруг он почувствовал, как Таня присела, наклонилась к его брюкам, ловко расстегнула ширинку, и потом произошло что-то невообразимое, постыдное и в то же время необыкновенное по ощущениям.
Алик помнит только, что он летел куда-то далеко-далеко. Его засасывало в какую-то, будто бы вакуумную воронку, он сопротивлялся, даже конвульсивно так дергался, буквально толкался куда-то, но не мог ничего с этим процессом поделать. Да и прервать столь диковинные отношения, именуемые французской любовью, ему в голову даже не приходило. Всем своим существом, Алик чувствовал, как он разбухал, становился огромным, но совсем неожиданно его внутренности обжег спазм, и ему показалось, что его сущность просто рвет на части. И только, когда это произошло, он почувствовал полное опустошение, а Таня, довольная собой, сделала глоток, улыбнулась и только шепнула ему на ухо: «Ну, все, все, успокойся».
