А этих, новых — боюсь. В глаза им загляну — как будто куда- то вылетаю… и падаю. Страшно, но я уже не могу по-другому, ничего не могу… Я себя боюсь, когда одна остаюсь. Как будто я выцветаю… если рядом нет известного человека».
«Понимаю…» — подала я голос.
Она разоткровенничалась: «Но что-то все равно сосет внутри, тоскует… А помнишь, как хорошо было раньше, когда все были просто людьми. Были любимые запахи. Даже улицы и дворики любимые были. Тогда еще были дворики… Звучали человеческие голоса… У всех простые фамилии: Уткин, Кокорев…»
Я поддакнула: «Помню, помню…»
«А теперь все так изменилось, — она уже ревела, икая и снова сморкаясь. — Люди, ау! Никто не отзывается. Вглядываюсь в лица — а это не живые лица, а ходячие обложки журнала «Живые Лица». Думаю, что сошла с ума… И дальше бегу, чтоб не вглядываться. Поговорить по-простому не с кем. Дома все кажется каким-то блеклым и немым, пока его не включаю. Он загорится, и вроде сразу тонус. А звук работающей камеры и осветительные приборы — уже как биение сердца! Я на игле, телевизионной. Я теленаркоман! — перешла она на шепот. — Только никому об этой моей слабости… пойми!»
Мне хотелось посочувствовать Алевтине, ее болезням, ее грехам, в которых она застряла. Но проблемы ее телеодиночества были суетой в сравнении с одиночеством тех, кто все еще сопротивлялся этой самой игле, кто не был ни зрителем, ни звездой, ни штатным сотрудником телевидения. Не говоря уже об одиночестве загнанной в переход и погибшей там Лизы.
При мысли о Лизе я вдруг испытала легкий толчок, словно по телу пробежался электрический разряд. Явно почувствовала ее присутствие. И сразу услышала голос. «Вот-вот похоронят… — начала я повторять вслед за Лизой, — вон суетится мужичок в белом…»
«Что? — переспросила Алевтина, — что ты сказала? Кого похоронят, меня?» В ее голосе зазвучали истерические нотки, заставив меня поморщиться.
«Роман пишу, — буркнула я, откашливаясь, — строчки пошли, надо срочно записать!» — «Детектив? — прокричала Алевтина заинтригованно, — кто издает? Контракт заключила?» Но она услышала в ответ только короткие гудки от брошенной мной трубки.
А Лизин голос уже звучал в моем сознании, словно посылал срочную телеграмму, захватывая мое внимание и населяя пространство квартиры видимыми образами.
«Вон суетится мужичок в белом и еще кто-то темный… Они закрывают мне веки… припудривают щеки… сложили на груди руки. Вот-вот похоронят! Ха-ха! Да нет, не смешно… И правда, меня выставили в панихидном зале! Не смешно. Мрачно, если подумать. Хотя все по-другому… Отстранение… Это только мысль мрачная. Да и не мысль, а мыслишка. Ну-ка, посмотрим. Как это все происходит. Вокруг полно плачущих и испуганных людей. Автобус — сидящие по обе стороны гроба о чем-то болтают. Кто-то вытаскивает старые фотографии, тыкает пальцем: «Угадай, никогда не угадаешь!» Чья-то ладонь опустилась на крышку гроба. Кто-то шутит. Смеются. Кто- то смотрит в окно. Приехали на кладбище. Все как полагается. Когда толпа ушла, появился серенький котенок. Он пробежался по свежевырытой земле, оставил следы. Заглянул на соседнюю могилу и побежал дальше. Возвращайся, котенок! Мяукнул, — вернется!»
Голос оборвался. Я выдохнула, словно закончила стремительную гонку по автотрассе. Снова взглянула на календарь. Точно, это третий день со дня гибели Лизы. Вот что это за дата! Похоронили, значит.
Вот теперь я точно проснулась. Такая отвратительная ясность. Постаралась разглядеть то, во что я проснулась. Именно — «во что». Потому что пробуждение выбросило меня из пространства сна в мою квартиру. По неприятному чувству, которое вновь меня охватило, я поняла, что Винни назначил свидание и через полчаса уйдет. Значит, ему сейчас не до разговоров со мной. А мне так нужен человеческий контакт! Поколебавшись, решила все-таки набрать его.
«Привет! — сказала я напряженным голосом, — у тебя телефон уже час как занят». «Я звонил тебе, у тебя тоже занят!» — бодро отозвался он. «А что хотел сказать?» — поинтересовалась я. «Звонил антрепренер, зовет на спектакль в субботу», — все в том же приподнятом настроении сообщил Винни. Подумала, стоит ли выспрашивать Винни о том, что у него происходит? Но так и не решилась. И закончила разговор: «Отлично, целую!»
Повесив трубку, какое-то время сидела, глядя на телефон и прислушиваясь к шагам на лестничной площадке. Я предполагала, что на Винни отрабатываю свой материнский инстинкт и хочу его контролировать. Так, наверное, скажет любой психолог. С другой стороны, почему все, что в прошлом веке называлось «дружеской поддержкой», «неравнодушием», теперь называется «нереализованным материнским инстинктом», «контролем», или, того хуже, — «созависимостью»? Одним словом, является психологической проблемой? Не знаю. Но мне надо было привыкать к особенностям своего положения.
Глава 8. «Детка»
Прошло двое суток, и мне стала являться Лиза, как тень отца являлась Гамлету. Сначала в виде рыжего парика, навязчиво торчащего то тут, то там, — в магазине, на улице, в витринах, в самых странных местах. А потом я поняла, что она зачем-то выбрала меня. Она требовала выйти с ней на связь и когда в очередной раз, находясь на пути от «Маяковки» к «Белорусской», я увидела фигуру в плаще, то ноги сами побежали домой. Вбежав в квартиру, я бросилась к столу.
Взяла лист бумаги, ручку и, настроившись на Лизу, стала писать. «Ты знаешь мое лицо, — писала я под диктовку, — телевизор… обложки журналов… Я — Детка… настоящее имя Лиза Крузова… вспомнила?».
«Ой, ты — Детка?» — вырвалось у меня на вздохе, — но я вовремя остановилась. Восхищение телепоклонницы было теперь совсем не кстати.
Лиза, как оказалось, была довольно-таки известной личностью. Медийным лицом. Просто все ее знали под псевдонимом — Детка. Когда-то она попала по конкурсу в телевизионное юношеское шоу,
