караулил у входа. План бегства сорвался. Пришлось вернуться. Так же, на полусогнутых ногах, проползти между рядов и досмотреть все до конца.
Я видела и слышала совсем не то, что происходило по действию пьесы, а то, что было в мыслях у актеров на сцене.
Звезда Л., например, исполнявшая роль Аркадиной, была озабочена тем, что приготовит дома на ужин и торопилась доиграть спектакль. Мыслями она была в своем холодильнике, а телом — на сцене театра.
Аркадина: Однако меня начинает мучить совесть. За что я обидела моего бедного мальчика! Я неспокойна! Костя! Сын! Костя! (..ложки забыла разморозить!…ножки, что же я… фу ты, размораживать придется минут сорок., а я голодная…)
Маша: Я пойду поищу его.
Аркадина: Пожалуйста, милая, (…тьфу, чуть не упала, бл-дь! Как долго идет первый акт… Шубу жалко, зачем в театр шиншиллу надела… не повезло, бл-дь!)
Маша: Ау! Константин Гаврилович! Ау!
(уходит)
Нина: Очевидно, продолжения не будет, мне можно выйти. Здравствуйте! (целуется с Аркадиной и Полиной Андреевной).
«Бл-дь!» — вдруг произнесла Аркадина громко. Партнеры на секунду замерли.
«Сама бл-дь!» — шепотом ответила молодая актриса, исполнявшая Нину.
В первом ряду пара хихикнула. От такой респектабельной дамы, как и от ее молодой партнерши с взглядом «тургеневской девушки», никто не ожидал мата, скорее от Разухабистой. Но ее уже не было на сцене. Старушка-зрительница закрыла уши, прошептав: «Боже мой, зачем я пришла?»
Винни зыркнул в мою сторону: «Ты сделала? Прекрати немедленно — сорвешь спектакль!» Он знал о моей способности не только слышать мысли других, но иногда делать так, чтобы их слышали все вокруг. Правда, это случалось редко и непреднамеренно с моей стороны. Я приложила все усилия, чтобы ослабить действие своих паранормальных способностей. Для этого перевела взгляд на туфли соседки, что сидела сбоку. Они были ярко-красные, лаковые, с вишенками на пряжке, как у куклы. Потом подняла взгляд от туфель к лицу. Глаза ее были закрыты — она мирно спала. «Нет, храпеть не будет», — решила я, прислушавшись к ее мерному дыханию..
И снова взглянула на сцену, где Заречная уже разговаривала с Тригориным. А сама актриса думала о ремонте в своей квартире. Ее партнер, Тригорин, был озадачен тем, что она загибает пальцы, когда произносит текст.
Нина (Тригорину): Не правда ли, странная пьеса? (…не забыть Васю послать за обоями… в двести уложится или четыреста?)
Тригорин: Я ничего не понял. Впрочем, смотрел я с удовольствием. Вы так искренно играли. И декорация была прекрасная. Должно быть, в этом озере много рыбы, (…что же она там подсчитывает… или у нее тик от зажима… странно…)
Нина: Да. (…а сколько же рулонов понадобится?)
Тригорин: Я люблю удить рыбу… (… и на второй руке тоже загибает…)
Нина: Но я думаю, кто испытал наслаждение творчества, для того уже все другие наслаждения не существуют. (… а ведь сначала надо шпаклевать, это еще сто, потом обои…)
Но вот подошел к концу первый акт. На сцене снова появилась Разухабистая. Она была самой живой в этом актерском ансамбле. По ходу спектакля она понемногу опохмелялась и сильно потела — ее душила астма. Но в роли Маши она была очень убедительна. Когда ее героиня говорила: «Я страдаю. Никто, никто не знает моих страданий! Я люблю Константина», — Разухабистая передавала все нюансы неразделенной любви. Хоть и думала про себя: «Господи, за что мне этот позор!» И даже когда она запела: «Раз в сердце завелась любовь, надо ее вон», — у меня подступили слезы.
В антракте я дала Винни успокоительное, сама приняла валидол, и так мы смогли дотянуть до конца.
На поклоны вышли все актеры. Никто не сбежал. Но мыслями все были уже давно за пределами театра. И только для шоумена, исполнявшего роль Тригорина, поклоны были самым любимым моментом спектакля. Он получил букетов и аплодисментов больше, чем все остальные актеры, — с телевизионной популярностью не могла сравниться никакая другая.
В конце зрители долго кричали «браво». Ну вот мы и свободны. Но не совсем. Еще чуть-чуть…
Зашли за кулисы. Все-таки мы были приглашенными гостями. Такая традиция — надо поблагодарить. В ожидании антрепренера, который разговаривал с актерами в гримерной, мы остановились в коридоре покурить. Дверь была приоткрыта, и пока Винни разглядывал фотографии на стенах, я наблюдала за происходящим за дверью. Шоумен стоял в подтяжках и, не обращая внимания на других актеров, целовал долларовые купюры, которые ему отслюнивал антрепренер. И то ли в шутку, то ли всерьез, приговаривал: родненькие! Это было похоже на карточную игру: один сдает, другой берет по одной и целует. Но антрепренер вдруг понял, что ошибся и по-деловому заметил: «Ну, хватит, эта уже лишняя…» Не желавший расставаться с купюрой шоумен мгновенно сунул ее в рот. Антрепренер почувствовал себя уязвленным. «Ты хоть самая узнаваемая морда, — он подмигнул, — но все равно твоя цена на сотню меньше». Шоумен подавился, закашлялся. Когда наконец он выплюнул купюру, антрепренер попросил: «Не подведи, дружок, зайди на фуршет!» Шоумен быстро оделся и, покинув затхлую гримерку, засеменил по коридору. Увидев нас с Винни, кивком поприветствовал. Мы ответили ему тем же. «У них же сегодня фуршет в честь премьеры, ну влипли!» — сообразила я. Но делать было нечего: теперь уже надо было дождаться антрепренера. Между тем в гримерке разыгрывалась очередная сцена. Антрепренер поднял купюру, выплюнутую шоуменом, и, сунув ее в карман, снова нагнулся и принялся теперь поднимать упавшую со стула Разухабистую. «Уже наклюкалась! — рассуждал он вслух. — Жалко-то жалко, но ведь неуправляема. Заменю на. тихую, больную, отечную — ей тоже недолго осталось. Зато она не пьет». Но тут же передумал. «Ладно, пусть еще месячишко поработает, потом другую введу». И прошептал на ухо Разухабистой; «Незаменимая, пора на фуршет!» Та закряхтела и поддалась на уговоры подняться
