У Томоко смуглая кожа и немного удлиненные глаза. Изящный нос, аккуратный рот с немного выдающейся вперед нижней губой. Томоко обожает спорт. У них дома есть свой собственный теннисный корт. Она говорит, что ее самое любимое занятие — играть с папой в теннис.
Аяко всегда приветливо улыбается. Когда на ее лицо падают солнечные лучи, мягкий пушок на бледно-розовых щеках вспыхивает золотом. Она похожа на фею, родившуюся из персика.
Мне больше нравится Томоко. Ямаште — Аяко. А Кавабэ они обе не нравятся.
Девочки держат в руках ракетки. На голове и у той, и у другой — козырек от солнца, отчего они кажутся взрослее, чем на самом деле. Наверное, собрались к Томоко играть в теннис.
— Кияма-кун! Какие вы молодцы, что дедушке помогаете! — крикнула Томоко.
— А мне мама сказала: «Ты бы тоже пошла со своей подружкой и помогла бы дедушке вместе с ребятами». — Аяко не сводила с меня своих огромных глаз, и хотя Томоко нравилась мне больше, я почувствовал, как заполыхали мои уши.
Только я собрался позвать девочек к нам, как в разговор вступил Кавабэ.
— Извините, дорогуши, но мы уж как-нибудь без вас обойдемся, — сказал он. — Раз сами начали, значит, сами и закончим.
Томоко и Аяко недоверчиво воззрились на Кавабэ, словно прикидывая, можно ли ему доверять, а потом вдруг ойкнули, переглянулись и посмотрели куда-то поверх наших голов. Я обернулся и увидел деда. Он стоял рядом с дверью и держал в руке пластиковый пакет. Мы так увлеклись прополкой, что не заметили, как он вышел из дома. Интересно, давно он уже так стоит?
Девочки тихонько ахали и то и дело на него поглядывали. Будто он не престарелый старикан, а кинозвезда какая-нибудь. А он стоял у двери в серой рубашке с короткими рукавами и в трениках с отвисшими коленками, явно не понимая, что происходит. На вот Томоко и Аяко перестали шушукаться и поприветствовали деда звонким хором:
— Здравствуй-те!
Дед почесал заросший неопрятной щетиной подбородок и, слегка поджав губы, буркнул в ответ:
— Здравствуйте.
Прозвучало совсем не похоже на то «эй вы!», с которым он обычно обращался к нам.
— Нет, вы слышали как он это сказал, а? — Ямашта посмотрел на нас с Кавабэ. — Все-таки хорошо быть девчонкой.
— Может, и хорошо, а может, и не очень.
— Ну, пока, мальчики. Держитесь!
Улыбнувшись нам на прощанье, Томоко и Аяко ушли.
— Смотри-ка, ушли. Хотя он их не отпускал!
— Ага, — поддакнул Ямашта. — А еще говорили, что помогут…
— Они потому ушли, что рожи ваши дурацкие видеть уже не могли больше, — для пущей наглядности Кавабэ высунул язык.
Мы с новыми силами принялись за работу. У нас словно открылось второе дыхание. Мы больше не тратили силы и время на пустую болтовню. Работали сосредоточенно, позабыв обо всем: о маме, о папе, о школе, о летних каникулах, о дополнительных занятиях и о том, что мы ползаем на корточках во дворе у деда. Мы просто методично выдергивали траву, пучок за пучком. Вечером, вернувшись домой, каждый из нас поужинал, принял ванну, сделал уроки на завтра и лег спать. И спал крепко-крепко. Без снов. Без всяких там глупых призраков…
К вечеру следующего дня с прополкой было покончено. На подсохшей земле двора торчали только мы, османтус и столб с натянутой на нем веревкой для сушки белья. Мусора вокруг не было. Травы тоже. На веранде громоздилась гора сухого белья. В последнее время дед затевал стирку чуть ли не каждый день.
— Ну, вот и все! — сказал Ямашта.
— Ага.
— Тут как-то просторнее стало.
— Даже не верится, что это тот же самый двор.
— И правда… — я глубоко вздохнул.
— Вот вам, режьте! — сказал дед, вынося из глубины дома большущий арбуз. На веранде уже были приготовлены доска и ножи для нарезания арбуза. Мы зашли на веранду, сели. Вокруг витал приятный запах свежевыстиранного белья и аромат курившихся благовоний, которыми дед отпугивал мошку и комаров.
Дед постучал по арбузу и сказал:
— Хороший арбуз, зрелый.
Вот интересно, как он понял, что у арбуза внутри? Стучал-то он снаружи…
Как до этого дед по арбузу, Ямашта постучал Кавабэ по голове и хихикнул.
— Ты чего?
— Ау, есть там что-нибудь?
— Ах, ты! — рявкнул Кавабэ и попытался тоже стукнуть Ямашту. Ямашта хохотал, прикрывая голову руками, и кричал: «Раздавишь, раздавишь», потому что Кавабэ навалился на него сверху всем весом.
— Хорош баловаться, — сказал я и тут же получил от Кавабэ по голове.
— Ну все, все. Хватит уже.
— А чего он лезет?!
Ямашта захохотал еще сильнее. Тут уже я не выдержал и треснул его по лбу.
— Ой! Больно же!
— Ну-ка, валите с веранды! — не выдержал дед. — Расшумелись тут.
— Сейчас свалим, только вот арбузика поедим, — сказал Кавабэ, хотя сам запретил нам с дедом разговаривать.
— Так ешьте быстрее, троглодиты.
— А вы знаете, что это ягода? — Кавабэ погладил арбуз по крутому боку. — Огромная ягода. Наверное, когда люди ее в первый раз увидели, о-очень удивились.
— Давай, режь, болтун, — сказал дед.
— Я не могу.
— Почему?
— Потому что я никогда раньше арбуз не резал.
— Никогда не резал арбуз?
— Так он же уже нарезанным продается. Мы целый не покупаем, потому что нам с мамой его не съесть.
— Н-да… — дед посмотрел на арбуз. Наверное, вспоминал, когда он сам в последний раз покупал арбуз целиком.
— Ну, вот и хорошо, что не резал. Как раз научишься, — сказал Ямашта. Он взял нож, посмотрел на него, сказал «секундочку» и, вскочив, вдруг побежал на улицу. Нож остался лежать на веранде.
— Эй, ты куда?
— Сейчас вернусь.
Минут через десять он появился, запыхавшийся, держа в руках какую-то штуку, похожую на огромный чернильный камень.
— Ого, — сказал дед. Ямашта улыбнулся. Мы с Кавабэ уже вообще ничего не понимали.
— Неси в раковину на кухне, — распорядился дед.
Ямашта скинул кроссовки, взял нож и зашел в дом.
Кухня располагалась на другом конце дома. Над раковиной было небольшое окошко. Мы видели, как Ямашта положил в раковину похожую на камень штуку, смочил ее водой, а потом со стороны кухни послышались какие-то странные вжикающие звуки.
— Чего это ты там делаешь?
Ямашта даже не посмотрел в нашу сторону.
Дед снял сандалии и тоже вошел с веранды в дом. Мы с Кавабэ пошли вслед за ним.
Не подходящий по сезону котацу тем временем уже был убран в шкаф. Теперь обстановка небольшой устланной татами комнаты состояла из складного низкого столика, маленького комода с телевизором на нем и шкафа в углу. Если не считать валявшейся на полу подушки, набитой гречневой крупой, в комнате был идеальный порядок. Никаких тебе сувениров или запыленных искусственных цветов или настенных календарей. Ничего лишнего. Даже как-то слишком убрано.
На полутемной кухне пахло старым домом. Деревянный пол приятно холодил ступни. Справа была входная дверь, слева, должно быть, ванная и туалет. На полочке над раковиной — две кастрюльки. В мойке — чайная чашка.
Ямашта, крепко сжав в правом кулаке рукоятку ножа, равномерно водил лезвием по камню: взад-вперед, взад-вперед. Четырьмя пальцами левой руки он прижимал лезвие к камню. Лицо у Ямашты было серьезное. Губы плотно сжаты.
— Он нож точит! Вот это да! — восхищенно сказал Кавабэ.
— Здорово у тебя получается, — похвалил дед.
— Так у меня же у папы — рыбная лавка, — оторвавшись на секунду от своего занятия, сказал Ямашта. — Он сам знаете как здорово ножи точит!
Немного поменяв наклон ножа, Ямашта продолжил. Вокруг было тихо-тихо: никаких звуков, кроме вжиканья лезвия по камню и стрекота цикад со двора.
— Ты тоже хочешь в рыбной лавке работать, когда вырастешь? — спросил дед.
Лезвие ножа серебристо поблескивало в полутьме, как рыбья чешуя. Ямашта смотрел на нож, не отрываясь, и молчал.
— Не знаю, — сказал он наконец. — Мама все время говорит: «Чем в глупой лавке торчать, лучше учись как следует». Она говорит: «От лавки этой никакой прибыли. Так, глядишь, и замуж за тебя никто не пойдет. Вот выучишься, найдешь себе приличную работу, приличную невесту…»
Он остановился. Перевернул нож. Поменял руки и снова начал мерно водить лезвием по камню туда-сюда.
— А мне нравится работать в лавке, как папа! — Ямашта легонько провел по лезвию большим пальцем, чтобы проверить свою работу.
— О… Осторожно, острое! — сказал Кавабэ.
— Не волнуйся.
Я никогда раньше не видел Ямашту таким уверенным в себе.
— Ты что, ни разу не порезался? — спросил я.
— Да нет, конечно, порезался. И не один раз. Но если все время бояться и к ножу не подходить, то никогда не научишься с ним обращаться.
— Все ты правильно говоришь, — сказал дед.
— А это не я. Это папа так сказал, — улыбнулся Ямашта. — Я тогда очень сильно порезался. Не то что к ножу, к доске разделочной боялся подходить. Нож — это вещь такая: им человека убить можно, а можно наоборот, как папа говорит, вкус к жизни вернуть — если что-то стоящее приготовить. Все зависит от того, как ты им пользуешься. Ясно? Теперь-то я уже рыбу запросто разделываю. Ничего не боюсь. Хоть селедку, хоть ставриду одной левой распластую на три части.
