«Декабрист по судьбе»
Еще я мощен и творящих
Храню в себе зачатки сил.
Свободных, умных, яснозрящих.
Г. С. Батеньков
18 марта 1826 года в следственную комиссию по делу декабристов поступило заявление Гавриила Степановича Батенькова: «Тайное общество наше отнюдь не было крамольным, но политическим. Оно, выключая разве немногих, состояло из людей, коими Россия всегда будет гордиться. Ежели только возможно, я имею полное право разделять с членами его все, не выключая ничего… Цель покушения не была ничтожна, ибо она клонилась к тому, чтоб, ежели не оспаривать, то, по крайней мере, привести в борение права народа и права самодержавия; ежели не иметь успеха, то, по крайней мере, оставить историческое воспоминание. Никто из членов не имел своекорыстных видов. Покушение 14 декабря не мятеж… но первый в России опыт революции политической, опыт почтенный в бытописаниях и в глазах других просвещенных народов. Чем менее была горсть людей, его предпринявших, тем славнее для них, ибо, хотя по несоразмерности сил и по недостатку лиц, готовых для подобных дел, глас свободы раздавался не долее нескольких часов, но и то приятно, что он раздавался»[104].
Друзья Батенькова называли это заявление причиной его беспрецедентной участи — 20 лет 1 месяц 18 дней автор вышеприведенных строк, единственный из 579 привлеченных по делу, был заперт в одиночном каземате. 15 месяцев он находился на Аландских островах и около 19 лег в Алексеевской равелине Петропавловской крепости.
Те же друзья, а именно небезызвестное семейство московских славянофилов Елагиных-Киреевских, утверждали, что подследственный, раздраженный упорным характером допросов, в порыве отчаяния преднамеренно оговорил себя, бросил вызов царю и комиссии, хотя, практическое участие его в тайной революционной организации было призрачным и условным.
После смерти Батенькова Николай Алексеевич Елагин — крестный сын декабриста — передал издателю «Русского архива» П. И. Бартеневу несколько рукописей. К ним было приложено его сопроводительное письмо. И хотя Батенькову посвящены десятки самых различных работ — от очерков до монографий, никто доселе не удосужился заняться этим любопытным воспоминанием — письмом о жителе Алексеевского равелина. А между тем перипетии его необыкновенной судьбы были предметом гипотез, диаметрально противоположных выводов, исторических легенд.
Одни писатели утверждали, что Батеньков оказался жертвой сговора Николая I и члена государственного совета вельможи? М. М. Сперанского. Что последний, через Батенькова сносившийся с членами Тайного союза и собиравшийся занять руководящее место в новом революционном правительстве, после разгрома декабристов с ужасом отшатнулся от былых единомышленников. Желая обелить себя в глазах самодержца и принужденный определять меру наказания бунтовщикам как член Верховного уголовного суда, Сперанский пытался выглядеть «святее римского папы», то есть более ярым защитником престола, нежели сам Николай I. Он-то, Сперанский, и занес своего еще недавно ближайшего помощника, доверенного и друга в число подлежащих смертной казни. А Николай «смилостивился» и запер Батенькова в Алексеевский равелин, «забыв» будто бы на 20 лет о секретном арестанте.
Другие биографы декабриста искали причины изощренно-жестокого наказания в мере самой вины. Они додумывали практическое значение Батенькова в делах Северного общества, додумывали там, где ничего нельзя было доказать. Приписывали Батенькову вступление в Тайный союз за 6 лет до восстания, вопреки показаниям на следствии и его личным письмам. Преувеличивали его значение в подготовке восстания, случайно оброненное слово превращали в фетиш и вокруг нескольких вольных, высказанных в запальчивости фраз воздвигали концепцию.
Если первым исследователям импонировала тайна отношений: Батеньков — Сперанский — Николай, если вторым виделась крайняя революционность в политических убеждениях, действиях и словах декабриста, то были еще третьи — негативисты. Они склонялись к мнению, что причина двадцатилетнего одиночного заточения крылась в психической ненормальности Батенькова.
Памятуя об иронии истории, выдвигали и четвертую версию: Гавриил Степанович Батеньков — жертва игры случая, своеобразный «подпоручик Киже». Впрочем, чем загадочней судьба, тем больше она рождает самых неожиданных предположений. И если исследователи, имея в распоряжении совокупность документов, исходящих от разных адресатов, путались в догадках, то не мог ответить со всей определенностью на вопрос об истинных причинах заточения и сам герой.
И вот первый и неизвестный источник, исходящий от близкого к Батенькову человека, — воспоминания Н. А. Елагина. Они находятся в Отделе рукописей Библиотеки имени В. И. Ленина. Там хранится весь семейный елагинский архив — 15 тысяч листов и среди них 224 письма узника Петропавловки…
Рукопись надорвана и помята, два полулиста исписаны с обеих сторон, поправки, вставки, вычеркивания, торопливый, малоразборчивый почерк — так внешне выглядит автограф Н. А. Елагина, черновик сопроводительного письма к Бартеневу: «До конца жизни в своих самых искренних беседах Г. С. отрицал свое участие в заговоре — он рассказывал откровенно это перед людьми другого уже поколения, которое его участия не поставило бы ему в вину… Вот слова, не раз им повторенные: „Декабристом я не был. Не знал, что есть заговор, ни кто в нем участвует, ни что предполагается сделать. 14 декабря я не был на площади… Имена моих товарищей я узнал, когда мне произносили приговор. Я — Декабрист по судьбе и решению суда — отрицаться от них я не хочу, я разделил с ними самое тяжелое <…> (далее зачеркнуто. — Н. Р.). Я не знал, не делил их надежд и планов, но с ними разделил самое тяжелое, их позднейшую судьбу. Пусть и останусь Декабристом в глазах позднейшего поколения…“
Один раз в деревне в начале зимы… Г. С. вдруг вспомнил, нахмурился и сказал: „Сегодня 27 ноября — день святого Кондратия… Это именины Рылеева — я не был с ним знаком. Я был привезен к нему на именинный ужин, где было очень много гостей. Я не подозревал, что я среди тайного общества“»[105].
Это воспоминание не противоречит утверждениям и самого заточенного. На закате жизни из сибирской ссылки он обращался к кому-то из членов общества. Черновой автограф этого послания опубликован еще в 1916 году. «Вы желаете подробно знать мои приключения? Вот Вам моя чуть не биография. Начну с самого начала. Участие мое в деле дальше знакомства с Вами не простиралось. Я не знал даже и того, сколько Вам это дело известно, и не мог наименовать ни одного лица. Пять или четыре человека мелькнуло только предо мною… Вас оставили, а требовали от меня объяснений об участии Сперанского и уже не верили ничему, что я пишу…»[106]
В другом частном письме спустя 22 года после суда Батеньков настаивал: «Я страдаю очень мало вследствие своей вины, более по стечению обстоятельств, далеко глубже, — нежели требовала прямая ответственность»[107].
Признание от 1 июля 1860 года адресовано неизвестному: «Надеюсь, что предполагая своевременный конец моему кресту, как явно из некоторых распоряжений, смутно до меня дошедших. М. М. (Сперанский. — Н. Р.) и не усиливался освободить меня из-под креста, тревожась только, что не достанет во мне твердости снести его»[108].
В 1859 году Батеньков подтвердил еще в одном документе связь Сперанского с декабристами. Связные — он сам и С. Г. Краснокутский, член тайного общества и обер-прокурор сената.
В архиве тех же Елагиных мы обнаружили письмо от 26 ноября 1859 года. Батеньков сообщал А. П. Елагиной — матери Киреевских, критикуя статью катковского журнала «Русский вестник»: «Когда дочитал я до рельефного выражения, что Сперанский был в числе 68, подписавших осуждение 121 человека по делу 14 декабря, то, может быть, и ошибаюсь, но мне ясно стало, что статья написана по заказу, может быть, из опасения, чтоб не подняли за границей вопросы обо мне и Краснокутском»[109].
Однако причастность Сперанского и связь последнего с Батеньковым не исчерпывали, по мнению самого декабриста, причин заточения. Евгений Якушкин — сын знаменитого И. Д. Якушкина — приводил разговор с забытым на 20 лет арестантом: «Скажите, пожалуйста, Г. С, что содержание Ваше в крепости было следствием каких-нибудь особых причин или нет? Может быть, — они хотели от Вас что-нибудь выпытать или держали Вас так долго только за Ваши ответы и письма?»
— Особых причин, я никаких не знаю, а, вероятно, они не хотели выпустить меня за мои ответы, ну а потом и за письма.[110]
И первый биограф Батенькова П. И. Бартенев в послесловии к публикациям его материалов присовокуплял ремарку: «Несчастное событие 14 декабря увлекло его почти невзначай по поводу обвинений в неосторожных беседах. Он написал резкое ответное письмо, которое его погубило…»[111]
