1856–1861 годы буржуазные историки называли временем нравственного и политического подъема и обновления; советские историки квалифицируют их как период преддверия и апогея революционной ситуации.
В ноябре 1857 года последовал первый правительственный рескрипт дворянам — так называемый рескрипт В. И. Назимову, где говорилось о подготовке отмены крепостного права. Прожекты были пока туманны, конкретная метода не выработана, но вопрос возбужден. Правительство обращалось к российскому дворянству за помощью, то есть коты должны были облагодетельствовать мышей, козлы —· беречь капусту. Дворянство стало создавать комитеты по обсуждению проблем грядущего освобождения народа. «Нотабли», как называл землевладельцев и душевладельцев Маркс, прежде всего попытались использовать эти комитеты в эгоистических сословных целях — через них добиться для дворянской элиты политических свобод и установить олигархическое правление вместо самодержавия.
1 октября 1858 года в статье «Вопрос об отмене крепостного права в России» Маркс пишет, наблюдая робкие подготовительные шаги к крестьянской реформе: «Большинство губернских дворянских комитетов, по-видимому, воспользовалось этой возможностью официально обсудить подготовительные шаги к освобождению крестьян с единственной целью помешать этой мере»[79].
После рескрипта Назимову энергичный, напористый, красноречивый военный губернатор Нижнего Новгорода вырвал у местного дворянства согласие на адрес правительству об одобрении грядущего освобождения.
Но едва крепостники очнулись от чар муравьевского красноречия, как вступили со старым якобинцем в затяжной, непримиримый конфликт. Тяжелая мутная ненависть, злоба стали платой Александру Николаевичу Муравьеву за идеалы социального равенства, им исповедуемые. Комитет нижегородских крепостников сплотился против губернатора, меньшинства, его поддерживающего, и левого министра внутренних дел С. С. Ланского, сотоварища декабриста еще по масонскому братству. В Петербург сыпались доносы, жалобы. В Муравьеве помещики почувствовали непримиримого врага.
Сын знаменитого историка Андрей Николаевич Карамзин сообщал в частном письме из Нижнего Новгорода, имея в виду местных консерваторов и непробиваемых крепостников: «Муравьев открыл наш комитет речью, по-моему великолепною, но вся закревщина (Закревский А. А. — московский генерал-губернатор, злейший реакционер — Н. Р.) здесь от нея в негодовании, находя, что официальное лицо ничего не должно говорить кроме пошлостей»[80].
Муравьев выступил против проектов губернского дворянского комитета, заключавших наглое ограбление крестьян, обезземеливание, выкуп личности. Он послал свой личный проект освобождения в Петербург — губернатор был за немедленное освобождение с землей и без выкупа. Это не устраивало и столичных либеральных бюрократов; Ланской во избежание неприятностей предпочел не знакомить государя с муравьевскими выкладками.
Открытые военные действия продолжались.
В фонде Орловых-Давыдовых, хранящемся в Отделе рукописей Библиотеки им. В. И. Ленина, есть бумаги, представляющие переписку губернатора с дворянским комитетом и жалобы последнего в Петербург.
«Они (дворяне. — Н. Р.), — пишет губернатор, — воздвигают преграды благосостоянию крестьян, лишая их возможности некогда приобрести ту самостоятельность, которую дарует суд общечеловеческий… и ввергают крестьян в несметное количество безземельных пролетариев… По сему прошу комитет обратить свое внимание на последствия, могущие произойти от подобных постановлений… Страшно может выразиться приговор и пробуждение народа, признавшего себя по одному произволу лишенным прав и надежды»[81].
А. Н. Муравьев искореняет и жестоко преследует взяточничество и, как писал один из его первых биографов, старавшихся сохранить объективность, некий А. А. Савельев, «крестьяне считали Муравьева не только защитником их прав, но и сторонником их, лицом, которое симпатизировало им больше, чем помещикам…»[82] Защищая крестьян от притеснений богатейшего магната С. В. Шереметева, «губернатор добился того, что Шереметеву предложено было выехать из имения, что тот и сделал: имение его было взято в опеку»[83].
В Нижнем Новгороде по поводу истории с Шереметевым ходили слухи, что старик губернатор мстит именитому душевладельцу за прошлое: в 1825 году они оказались по разную сторону баррикад, и Шереметев будто бы способствовал фабрикации следственного дела Муравьева.
«Всем таким лицам, — добавлял Савельев, — Муравьев казался или анархистом, или человеком, умышленно преувеличивающим потребность в ограждении личности и имущества одинаково для всех… Стремления его полнее обставить имущественную состоятельность крестьян при освобождении… казались узурпацией прав дворянского сословия. Отсюда вытекает и ненависть к Муравьеву»[84].
Один из нижегородских помещиков — П. Д. Стремоухов утверждал в воспоминаниях о Муравьеве, что некоторые сотрудники губернатора по его наущению послали корреспонденцию в герценовский «Колокол» об антикрестьянских подвигах Шереметева[85].
Согласно В. Г. Короленко, нижегородское дворянство в лице Муравьева столкнулось не только с убежденным противником, но с борцом сильным, опытным, мудрым. «И это был уже не мечтатель… а старый администратор, прошедший все ступени дореформенного строя, не примирившийся с ним, изучивший взглядом врага все его извороты вооруженный огромным опытом. Вообще противник: убежденный, страстный и — страшный… научившийся выжидать, притаиваться, скрывать свою веру и выбирать время для удара»[86].
Ненависть к губернатору-революционеру со стороны господствующей части общества выразилась в писании стихотворных эпиграмм, гулявших в пределах вверенного ему края. Рассказывают, что стряпня местных рифмоплетов была как-то вручена анонимно самому старику. Человек с отличным литературным вкусом и чувством юмора, он лишь громко расхохотался, читая неуклюжие строки, пронизанные бессильной злобой и желчью.
В одном пасквиле говорилось:Тайным действуя путем,С молотком масона,Ты хотел быть палачомИ дворян, и трона.Ты — хитрейший санкюлот,Хуже всех французских,Девяносто третий годГотовил для русских[87].
В другом:
Наш общий адрес о тебе:Что губернатор ты плохой,Что кабинетный ты герой,Что ты и дряхл, и слеп, и глух,Что ты губернии злой дух,Что всю ее ты взволновал,Всем мужикам потачку дал.Не работать и не платить,Но все, что вздумают, творить[88].
Современник событий писал о разногласиях между Александром Муравьевым и его братом, министром государственных имуществ М. Н. Муравьевым.
«М. Н. Муравьев был очень недоволен им. Он написал к старшему брату письмо, в котором, между упреками, напомнил ему, что он опять берется за прежние идеи, за которые некогда пострадал. А. Н. Муравьев до 1819 года, быв членом тайных обществ, особенно думал о личной свободе крепостных людей… На это-то М. Н. Муравьев намекнул брату своему и после того прекратил с ним переписку»[89].
Уже упомянутый нами Стремоухов, депутат от дворянства, посланный, с доносом на Муравьева к царю, все-таки не мог удержаться, вспоминая старого борца, от восторженной оценки его личности: «Александр Николаевич Муравьев был человек ума незаурядного, но мечтательного. Старый масон, с натурой увлекающейся, но с характером настойчивым и упорным, Муравьев, несмотря на свой возраст… был полон жизни и энергии… крестьянская реформа была встречена им с восторгом и с первого же момента он всецело посвятил ей свою деятельность. Мечтою его было: полное освобождение крестьян с землею и с немедленным прекращением всяких к помещикам обязательств»[90].
Автор воспоминаний конкретизировал свою мысль: если Муравьев решительно отвергал консервативные проекты дворянского большинства, то и проекты либерального нижегородского меньшинства его никак не удовлетворяли.
«Положение 19 февраля» не оправдало ожиданий Муравьева. «Разочарование его по получении „Положения“ было глубокое. Прочитав его, он заплакал и только сказал: „Бедные крестьяне!“»[91]
«Неисполнение требований помещиков и ослушание властям не прекращались, скорее усиливались, где проезжал Муравьев»[92].
Подобный государственный служащий, отмеченный царскими грамотами, выглядел на общем фоне парадоксально, если не сказать более. Он не мог надеяться на сочувствие царского окружения. И когда предводитель дворянства отправился жаловаться на губернатора в столицы, то с удовлетворением заметил, что попал в струю.
