Мы не скажем, что леди Констанс обрадовалась посетителям. Она скорее растерялась, и взгляд, сперва обратившийся к Галли, напоминал о Медузе. Правда, увидев герцога, она помягчела; Галахад был способен на все, но Аларих не разбудил бы ее без очень весомой причины.
Герцог и начал беседу. Человек слабый испугался бы этой царственной женщины в косметической маске, слабый — но не он.
— Конни! — сказал он. — Где ты поселила этого Траута? Леди Констанс спросила в свою очередь:
— Почему ты бродишь по дому в такой час?
Тут герцог нашелся сразу. Не для того он лез по лестнице, чтобы отвечать на всякие вопросы.
— Не в этом дело. А вообще, я ищу этого гада.
— Зачем? — не унялась леди Констанс. — Подожди до утра.
— Не могу, — отвечал герцог. — Он сбежит. Надеюсь, еще не сбежал.
Леди Констанс настолько не была готова к такой напряженной беседе, что обратилась за помощью к своему брату Галахаду.
— О чем он говорит, Галли?
— Очень просто, Конни, — отвечал добрый Галахад. — Он думает, что Траут украл у него картину и где-то спрятал. Насколько я понимаю, он хочет его пытать, пока он не выдаст тайника. Очень разумно. Всегда дает плоды.
Как ни убедительны были объяснения, леди Констанс поняла не все.
— Аларих, — спросила она, — почему ты подозреваешь мистера Траута?
— А кто еще может украсть?
— Почему ты думаешь, что ее украли?
— Картины сами не сбегают.
— Все равно не поняла.
— Если она исчезла, кто-то ее взял. Эмсворт был в галерее и видел, что ее нет.
— Кто, Кларенс? — Леди Констанс мгновенно успокоилась. — Неужели ты ему веришь? Ты же знаешь его. В детстве он говорил, что у него под кроватью живут индейцы.
— Вызови Траута! — вскричал герцог.
— И не подумаю. Пойдем в галерею, посмотрим сами. Через несколько минут она продолжала:
— Ну, вот видишь! Герцог ответить не мог.
— Я же говорила! Кларенс, как вылитый. Может быть, разрешишь мне лечь и заснуть, если удастся?
Она ушла, превосходя гордостью всех своих предков женского пола, хотя многие из них специализировались на этом грехе; а Галли пощелкал языком.
— Расстроилась, — сказал он.
— Как и я, — прибавил герцог.
— Странно, что Кларенс так ошибся.
Герцог выразил свои чувства, фыркнув особенно громко.
— А что странного? Он не рассеянный, он слабоумный. Идет ночью к свинье, потому что видел сон. Потом заходит ко мне и швыряется столами. Лепечет о каких-то кошках. А главное, не видит картин. Надо бы вызвать врача.
Галли задумчиво поглаживал подбородок, а иногда протирал монокль.
— Врача — не врача, — сказал он, — но психиатр не помешал бы.
— Кто?
— Такой тип, который расспрашивает о детстве и выясняет, почему вы кричите в театре: «Пожар!» Обычно причина в том, что у вас в шесть лет отняли петушка.
— Знаю, знаю. Кладут на кушетку и дерут три шкуры. Я думал, их называют фрейдистами.
— Это научный термин.
— Я слышал о таком Глоссопе.
— Сэре Родерике? Да, он самый известный.
— Пригласим.
— Он уехал в Америку, газеты писали.
— Жаль.
— Но, — продолжал Галахад, — по удивительному совпадению, я сегодня утром говорил с его ассистентом, Халлидеем. Он не хуже Глоссопа. Все говорят, исключительно одарен.
— Ты его уговорил бы?
— Конечно! Он будет рад. Все дело в Конни.
— А что?
— Пригласит она его? Ей не надо знать, что Кларенс болен. Женщина, сам понимаешь. Разволнуется. Ты не смог бы ее убедить, что он твой друг?
— Убедить? — Трубное фырканье огласило галерею. — Зачем? Я его сам приглашу.
— Превосходно! — сказал Галли. — Позвоним ему завтра с утра.
Глава восьмая
1Будуар леди Констанс (второй этаж) выходил на дорожку перед входом, а там — и на самый парк, куда и глядела хозяйка через два дня после изложенных событий. Она стояла у окна, выпуская пламя из красиво очерченных ноздрей, а время от времени содрогалась, словно невидимая рука колола ее булавкой. Думала она об Аларихе, герцоге Данстаблском, и стилист в духе Флобера, искавший точные слова, сказал бы, что она бесилась, как мокрая курица.
Много лет назад, еще в детстве, она непрестанно слышала от гувернанток: «Конни, милочка! Истинные леди чувств не выдают»; слышала — и усвоила. На людях она сохраняла патрицианскую отрешенность, но можно же в конце концов немного расслабиться в своей комнате! Да, можно. Когда, глядя на парк, она дрожала и хмурилась, самая строгая гувернантка признала бы ее права. Леди Констанс была гордой женщиной и вынести не могла, что Аларих приглашает к ней кого ни попадя, сперва — Траута, теперь какого-то Халлидея. Утешало ее одно: все ж это не друзья Галахада.
Пока она стояла, буквально извергая адреналин, ко входу, тяжко пыхтя, подкатило такси (владелец — Робинсон-младший), а из него вышел, судя по всему, этот самый Халлидей. Проследив за ним взглядом, которому позавидует василиск, леди Констанс признала, что с виду он вполне приличен. Но пригласила его не она, а потому — обдала холодом, когда через несколько минут Галли привел его к ней. Нервный молодой человек, отметила хозяйка замка. Трепыхается.
И не ошиблась. Джон именно трепыхался. Недолгий экстаз сменился чувствами, которые испытывает кошка, забредшая в незнакомую аллею. Галли говорил ему, что хозяйка вполне способна вышвырнуть вон, и, глядя на нее, он видел, что это верно. Припомнив, что муж ее — американец, по фамилии Скунмейкер, он живо представил себе гибрид Хемфри Богарда[12] с Эдвардом Робинсоном,[13] цедящий слова, не разжимая губ, и питающийся сырым мясом. Таким червем он не чувствовал себя даже в те минуты, когда судья ругал его за недостаточно умелую защиту обоих Онапулосов.
Галли, в отличие от него, цвел и веселился. Сестра его не пугала. Когда на твоих глазах разумная няня бьет человека головной щеткой, чары его теряют силу. К тому же сейчас он всех любил. Мало, что так приближает к герою Диккенса, как сознание, что ты вытащил ближнего из компота. Думая об этом, Галли веселился и цвел.
— Привет, Конни! — пропел он, словно он — жаворонок, а не позор семьи. — Вот мистер Халлидей, которого ты ждешь-не дождешься. Сразу привел к тебе.
— О? — сказала леди Констанс. — Здравствуйте, мистер Халлидей.
— Большой приятель Данстабла, — сообщил Галли.
— О?
— И мой. Мы только что познакомились, но как-то сразу подружились. Называем друг друга по имени, Галли, Джон.
— О?
— Это большая удача, вообще Джон очень занят. Надеюсь, он все уладит с этой бедной девушкой. Она вернулась?
— Нет.
— Когда ты ее ждешь?
— Попозже.
— Так, так. У нас гостит некая Линда Гилпин, — объяснил Галли. — Вчера уехала на какое-то сборище, в свою старую школу. Я ее предупреждал, она там совсем усохнет, но что поделаешь! Хорошо, пойду покажу Джону замок. Вам повезло, Джон. В особый день с посетителей берут полкроны, ха-ха.
Когда дверь за ними закрылась, леди Констанс выпустила воздух, который так и держала все это время. Менее воспитанная женщина еще бы и выругалась, ибо беседы с Галли действовали на ее нервы, как наждачная бумага. И сказать ничего нельзя, виноват Аларих. Вот ему она скажет… — и тут он вошел.
Те, кто изучил ее характер, удивляются, почему она ждала до сих пор, но мы это объясним. О приезде Джона она узнала, когда у нее был приступ невралгии и ей запретили вставать.
Мы уже говорили, что леди Констанс любила герцога любовью сестры. Однако по ее нынешнему взгляду никто бы этого не угадал. Так смотрят, в лучшем случае, тетушки.
— Да, Аларих?
— Э?
— Я говорю, да, Аларих?
— Очень глупо, — заметил герцог. — Что ты имеешь в виду? Я ничего не сказал, при чем тут «да»?
Леди Констанс совсем уж оцепенела. Как обычно, герцог рыскал по комнате, перебирая мелкие предметы и бросая неприязненные взоры на фотографию Скунмейкера. Опять же, как обычно, ей при этом казалось, что множество муравьев гуляет у нее по спине; и она вспоминала уроки гувернанток.
— Я сказала «Да, Аларих», потому что хотела спросить, зачем ты пришел.
— Э?
Любовь сестры убыла еще порядка на два. Муравьи расплодились.
— Тебе что-нибудь нужно?
— Да. Марка. Пишу в «Тайме», насчет правительства. Никто ничего не смыслит. А кто это Джейн?
— Прости?
— Тут подписано: «Джейн». От кого это?
— Не читай мои письма.
— Я и не читаю. Они скучные. Почему Скунмейкер глупо хихикает?
— Мне очень жаль, — сказала леди Констанс, — что улыбка моего мужа тебя не устраивает. Если хочешь, позвоню по международной и попрошу учесть твою критику.
— Э? — откликнулся герцог, вертя письмо от некоей Эми, которое ему понравилось. — А что этот Фред натворил?
