Вопрос был трудный, и Джон постарался, как мог.
— Так, знаете ли… делаю… в общем, то-се…
— Вопросы задаете?
— Конечно.
— На кушетку он не ляжет. Поймет, что дело нечисто.
— Ничего, можно стоя.
— Все равно?
— Да.
— Ну, разберетесь. Трипвуд заплатит?
— Да, мы договорились.
— А то я платить не буду. И так видно, что он псих. Знаете, вот что, посмотрите-ка на других. Сколько с головы? Это я так, платить не буду, просто интересно.
— Вам кажется, тут есть люди, нуждающиеся в лечении?
— Есть! Все как один. Возьмем мою племянницу… Что такое?
— Судорога.
— То-то вы прыгаете. Сам болел. Вылечили. Так вот, племянница. Приходит недавно, поет, чего-то хихикает. Ну, думаю, втрескалась. Спросил, уже здесь, — нет. И не врет, это видно. Кроме того, не поет. Я уж понадеялся, есть у нас один, с биржи. Ужас, сколько денег! Ходит с ноября, все без толку. Вроде у них только и делали, что влюблялись. Папаша ее извел мою бедную сестру — естественно, пока не женился. В общем, посмотрите, как она. Вроде бы не поет, а кто ее знает! И еще такая Ванесса Полт. Болтала с Трипвудом, сил нет. И что она в нем нашла? А теперь молчит. Сегодня смотрю — сидит на скамейке. Подхожу — нету, сбежала. Ну, Конни — туда-сюда. Вышла за янки, похож на луковицу, зато очень богатый. Траут… да, тут лечить и лечить. Все время женится. Трипвуд…
— Мне кажется, он вполне уравновешен.
— А монокль? В общем, ясно. Пошли вниз. Галстук не завязали! Сейчас, сейчас… — Он быстро превратил эту часть туалета в мятый носок и поспешил к лестнице, рассказывая на ходу о своем враче, который судороги вылечил, а пить перед обедом запрещает. — Давление, видите ли. Псих, не иначе, — заключил он.
В это мгновение и открыл дверь Говард Чесни. Он собрался юркнуть обратно, как кукушка в часах, но ангел-хранитель (это он так считал) шепнул ему на ухо, что лучше подкрасться сзади к Джону и его толкнуть. Лестница скользкая. Может сломать ногу. Увезут в больницу. Чего еще и желать?
И он стал красться, словно леопард за своей добычей.
2Когда Линда спустилась вниз, она увидела Галли.
— Вернулись? — спросил он, сверкнув моноклем.
— Вернулась.
— Хорошо съездили?
— Нет.
— Нет?
— Нет.
Галли глубокомысленно кивнул.
— Так я и думал. В женской школе я не учился, но собрания представляю. Вспоминают хоккейные матчи, и ссору Анджелы с Изабел, и тот незабываемый вечер, когда Флосси намазала на хлеб ваксу вместо паштета. Благоразумные девицы этих сборищ избегают. Что ж, ободритесь, все позади, на будущий год не поедете. А у меня для вас приятная новость.
Мраморные черты вроде бы дрогнули, но обладательница их осталась сдержанной и холодной. Глядя на нее, Галли вспомнил Снежную королеву из балета.
— Знаю, — сказала она, — я была у озера.
— А, вы его видели?
— Издалека.
— Вблизи он еще лучше. Крикнули «Эгей!»?
Линда презрела этот вопрос, если не считать ответом подергивание верхней губы.
— Вам не стоит так утруждать себя, мистер Трипвуд.
— Просто Галли. Так? Как именно?
— Я думаю, трудно было втащить его в замок.
— Усилия любви!
— Бесплодные. Я с ним говорить не буду.
— Не будете?
— Нет.
— Даже здороваться?
— Поздоровается — отвечу.
— Он огорчится.
— Очень хорошо.
Никто не назвал бы ее поведение обнадеживающим, но Галди, переубеждавший букмекеров, не боялся обычной барышни, хотя бы и с неважным характером; а потому — продолжал:
— По-моему, моя дорогая, вы делаете большую ошибку. Нельзя губить жизнь из-за мелких огорчений. Вы прекрасно знаете, что он — сказочный принц. В гольф когда-нибудь играли?
— Да. При чем это тут?
— Его гандикап — шесть.
— Знаю.
— А ваш?
— Восемнадцать.
— Вот видите! Кому не нужен муж, перед которым ты склонишь голову, глядя на шар? Да вы и сами заметили, что души у вас — близнецы. Вы и Джон Палк Халлидей…
— Что после Джона?
— Палк. Это от «Палка». Такой инструмент. Прозвище его отца в клубе «Пеликан». Решил увековечить. Жена и пастор были против, но он переспорил. Сильный человек. Джонни в него.
— Меня это не касается.
— Это вы так думаете.
— Верно. Думаю.
Галли вздохнул и принялся протирать монокль, прекрасно понимая заклинателей, которые никак не могли справиться с глухим аспидом. Это навело его на мысль, и он прибег к Писанию.
— Я знаю, где вы ошиблись, — сказал он.
— Ну, где?
— Солнце зашло во гневе вашем? Зашло. А это плохо, всякий вам скажет.
Линда помолчала; видимо, она думала.
— Мне кажется, — сказала она, — это не гнев.
— Очень похоже.
— Да, сперва я разозлилась, но теперь я все ясно вижу. Вы понимаете?
— Нет.
— Объяснить трудно.
— Попробуйте.
— Вас не выкатывали в смоле и перьях?
— Не припомню.
— А меня — выкатали. Тогда, в суде. Он завел все эти «Я полагаю» или там «Убеждены ли вы?», и я поняла, что никогда этого не забуду. Ну какой тут брак?
— Чепуха!
— Нет, не чепуха. Вообще за юристов нельзя выходить замуж.
— Они же вымрут!
— Давно пора.
— Чем они так плохи?
— Всем. Садисты. Услаждаются, мучая свидетелей.
— Выполняют свой долг, только и всего.
— Услаждаются.
— И Джонни?
— Он первый.
— Вот вы и ошиблись. Он страшно мучился, просто весь извелся. Но долг есть долг. Он взял у Клаттербека деньги, должен отработать. Я лично им восхищаюсь. Пример для всех нас. Люций Юний Брут.[18]
— Кто?
— Вы не знаете Люция Юния?
— Не знаю.
— Ну и учат в этих ваших школах! Надо было пойти в Итон. А может, времени не было, все играли в хоккей?
— Ни в какой я хоккей не играла.
— Ну, в пинг-понг. Люций Юний Брут был юрист, судья, и однажды перед ним предстал его сын. Вину доказали, никакой Перри Мейсон[19] не вызволил бы подсудимого. А что же Брут? Пожурил и отпустил? Дал условный срок, отделался штрафом? Как бы не так! Засудил по всей форме. Все восхищались. Именно это я испытываю к Джону.
— Но не я.
— Ничего, подождите. Вы еще будете им гордиться.
— Когда? Я за него не выйду, даже если все остальные перемрут.
— Пример условный, нельзя так ставить вопрос.
— Я вообще не выйду замуж.
— Выйдете, выйдете! За Джона.
— Нет.
— Хотите пари?
Именно в эту минуту Джон и герцог, точнее — герцог и Джон, спускались по лестнице, и так быстро, словно скатывались по перилам. Вот их не было, вот — они здесь.
Вспомним, что за ними, как леопард, крался Говард Чесни. Дойдя до лестницы, Джон учтиво пропустил старшего вперед; а он, Говард, немедленно толкнул его в спину.
Получилось неплохо. Джон полетел, как небезызвестный человек на летающей трапеции. В самом начале полета он прихватил герцога, и они приземлились в холле, но отдельно. Герцог достиг лат, возле которых недавно было собрание, Джон — журнального столика, о который и стукнулся головой. Больше он ничего не помнил.
Не помнил он, в частности, того, что Линда вскочила, закричала и схватилась за горло, словно героиня мелодрамы, а потом кинулась через холл прямо к нему.
Гувернантка леди Констанс осталась бы недовольна, чем и отличалась бы от Галли. Он хотел несчастного случая — и вот, пожалуйста! Собственно, это лучше табакерки. Теперь, вероятно, девица его поцелует.
Галли не ошибся. Приходя в себя и ощущая, что какой-то шутник заменил ему голову тыквой, Джон с удивлением увидел, что над ним склонилась Линда.
— Ты меня целуешь? — осторожно спросил он.
— Да, да, — заверил Галли. — Целует. Видимо, небольшое недоразумение — позади, и нежный бог любви обвил ее своей прелестной сетью, как в старое доброе время, когда она и не слышала о Клаттербеке. Все правильно?
— Все.
— Эта жертва несчастного случая — сказочный принц?
— Да.
— Тогда, моя дорогая, отведите его в ванную и подставьте под холодную струю. Шишка будет, ничего не поделаешь. Ах, какие шишки бывали у нас в «Пеликане»! Скажем, у твоего отца. От бутылок. Политические диспуты… Однако что за шум?
3Шум производил герцог, лежа под латами. Что-что, а легкие у него остались целы. Галли направился к нему и оглядел его сочувственным взором. Он его не любил, но, по своей доброте, жалел — во всяком случае, сейчас.
— Расшибся? — спросил он и понял, как глупо об этом спрашивать. Понял и герцог.
— Не пори чушь! Конечно, расшибся. Ногу вывихнул.
— Дай посмотрю. Болит?
— У-ой!
— Да, вывихнул. Вот, опухла. Давай я отведу тебя в комнату. О, Бидж! — обрадовался он. — Его светлость вывихнул лодыжку.
