— Какие, нахрен, причины? Ты охерела?
— Не сметь разговаривать со мной в таком тоне! — шипит она, — здесь вам не кабак, а школа! И я — не одна из ваших… женщин, а учитель! А Лена может вас просто бояться! Вот и сбегает!
— Ах ты, стерва ядовитая!
Это уже предел! Вот реально, предел!
— Не смейте…
Наверно, она в очередной раз хочет пояснить мне, что я смею, а что нет.
Но не успевает.
Потому что мои нервы — и без того не канаты стальные — с треском лопаются, и я нахожу единственный способ заткнуть ее.
Резко сокращаю последнее, совершенно ничтожное расстояние между нашими лицами, прихватываю ее за затылок и вжираюсь в раскрытые для уничижительной речи губы.
Сразу жестко.
Сразу грубо.
Она изумленно застывает, кажется, не веря в происходящее.
Я и сам не верю, что делаю это.
Но останавливаться не собираюсь.
Вера, опомнившись, возмущенно мычит и пытается оттолкнуть меня. Колотит кулачками по плечам.
Но мне пофиг.
Ее вкус одуряет, он именно такой, как я себе и представлял: свеже-пряный, обжигающе приятный.
Настолько, что в голове мутится. И хочется большего.
Я дергаю ее за талию к себе со стула, поднимаю, фиксирую крепко и жестко, не позволяя двинуться. Не прекращая целовать, все сильнее и напористей.
Она все мычит, упирается руками в плечи, отталкивает.
Но мне, опять же, пофиг.
Я понимаю, что перешел грань, прекрасно понимаю, что после этого не быть мне с ней в хороших отношениях…
Да не больно-то и хотелось!
В ее глазах я и так уже негодяй, бабник и мерзавец!
Ну вот и нехер разочаровывать женщину.
Тем более, что это не в моих правилах!
8. Конструктивный разговор
У вас когда-нибудь было такое, что вот о чем-то думаешь таком нереальном, постоянно в голове прокручиваешь, прикидываешь хрен к носу и так и сяк, можно сказать, мысленно облизываешься, предвкушая, как ты это получишь…
А потом, когда получаешь — НЕ ТО! Вернее… ТО. Но недостаточно. Не так, как думалось, не дотягивает до ожидаемого тобой ощущения. И так обидно становится… И странно, что предвкушение удовольствия гораздо круче самого удовольствия.
И только одно греет в такой ситуации — кайф от того, что все же добился, сделал, заполучил.
Красавчик, короче.
Так вот.
С поцелуем Злючки было СОВЕРШЕННО НЕ ТАК!
Настолько не так, что я на какое-то время даже соображение теряю.
Обычно такой хрени не происходит.
Все мужики, по-моему, знают это состояние, когда целуешь бабу, красивую, желанную, и сам мысленно прикидываешь, как ты ее в постель уложишь. Если в людном месте, то как бы быстрее до квартиры или отеля добраться, если наедине, то до любой горизонтальной поверхности. Хотя мне и вертикальные тоже нормально заходили. Главное же не место, а человек. Если человек хороший, то и кайф больше.
Короче говоря, поцелуй для нас, в принципе, не главное. Есть — отлично, возбуждает, можно просканировать, насколько быстро удастся уложить в кровать женщину. Нет, да ну и фиг с ним. Главное, чтоб все остальное было.
Со Злючкой, до которой я, наконец-то, добрался после охренительного, лично для меня, антирекорда по времени соблазнения, все происходит странно.
Вернее, со мной происходит кое-что. Странное.
А именно, мне сносит башню.
Сразу и напрочь.
Причем, не в тот момент, когда я ее начинаю целовать, нет. Это безумно приятно, конечно, она вкусная, свежая и мягкая. И губы у нее именно такие, как мне представлялось. А тело под моими загребущими лапами даже еще лучше, чем мне представлялось, тут вообще без вариантов.
Она отбивается. Лупит меня по плечам, мычит что-то в рот возмущенно и, наверно, матерно, если умеет, конечно, мат, а не только свои высоколитературные прибамбасы. Но я терплю и не отрываюсь от нее.
Плевать мне в этот момент на место и время. И плевать, что и то, и другое — нихрена не подходящее.
Я злой и жесткий. Она меня выбесила, она виновата.
О своих просчетах в общении с сильно умной и языкастой бабой я потом буду думать, а сейчас стараюсь ее язык в нужное русло повернуть.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И прикидываю, сквозь марево в глазах и шум в ушах, куда ее тащить. То ли к себе, то ли к ней. То ли… Ну вы поняли, да?
Мозг функционирует. В одном направлении, правда, но работает.
Но это все ровно до того момента, пока она…
Не начинает отвечать.
На мой зверский подчиняющий поцелуй.
Это происходит неожиданно.
Вот вроде бы она только-только билась в моих лапах, как бабочка в паутине, выворачивалась и негодующе сопела, а в следующее мгновение губки ее вздрагивают и раскрываются шире, язычок юркий и остренький рвется навстречу моему, пальчики стискивают плечи. Она выгибается, словно сдаваясь на волю победителя. И стонет мне в рот. Сладко-сладко…
Ииии… Привет, уехавшая крыша!
Вернее, пока!
Потому что у меня напрочь вырубает любое соображение. И та пелена похоти перед глазами вообще не сравнима с жутким по своей черноте и плотности туманищем, который падает на макушку, когда я чувствую ответ Злючки.
Я не понимаю, что делаю. Совершенно. Контроль утрачен в момент, и самый глупый и пылкий девственник, впервые познающий женщину, даст мне фору по умению держать себя в руках и не лажать.
Потому что я лажаю.
Наверно. Не помню.
Помню жадность свою. И то, что мне не хватало, мне надо было глубже, сильнее и больше. И мало все равно, мало, мало, мало!
Ее губ медово-свежих, ее запаха одуряющего, ее тела, словно лоза, обвивающегося вокруг меня, изгибающегося в нетерпеливых руках. Она не сопротивлялась больше, словно давая доступ к себе.
Разрешая все.
И я, одурев окончательно от вседозволенности, жаркой и безумной, брал. Как сумасшедший, как наркоман, получивший в свое распоряжение самый чистый, самый безопасный и самый желанный кайф. Не знаю даже, с чем сравнить то, что я испытывал в этот момент.
Не поэт потому что, не философ и не писатель.
Но уверен, что у меня все было круче, чем у любого из них. Потому что невозможно, чтоб кто-то другой испытывал то, что испытывал я, когда целовал Злючку.
И, наверно, я бы вот так вот, охренев и утратив все ориентиры, прямо в кабинете ее бы и поимел, если бы не одно НО.
Общественное место, оно тем и плохо, что оно общественное.
— Вера Валентиновна, я хотела уточнить… Охххх…
Я какое-то время еще держу застывшую статуей Злючку, продолжаю целовать, шумно сопя, уже нежную шейку, попутно лапая все, до чего дотягиваюсь, и вообще не реагируя на внешние, мать их, раздражители.
Но за секундой затишья следует рывок, настолько бешеный, что, потерявший последние ориентиры от того, что мне отвечают, и слегка по этому поводу расслабившийся и кайфанувший, я просто не удерживаю маленькое, но мощное цунами в руках.
Злючка вырывается, красная и несчастная, с огромными испуганными глазами и мокрыми губами, вся расхристанная. Прически никакой нет, волосы в диком беспорядке. Пиджака тоже нет, я его успел стащить с нее, не помню, когда, видно, чисто автоматически. Блуза расстегнута до пояса, и белое гладкое тело в простеньком белье не дает отвести глаз, так и манит на вкус попробовать, языком провести по тонким косточкам ключиц.
Юбка перекручена, и туфли валяются на полу.
В целом, выглядит она нереально горячо. Так, словно ее только что трахнули. Хотя это не так.
И дико, просто дичайше жаль, что не так!
Я, уже немного взяв себя в руки, разворачиваюсь и смотрю нагло в ответ на разинутый рот некстати забредшей тетки с не-пойми-чем на башке, заступаю так, чтоб закрыть спиной торопливо приводящую себя в порядок Злючку и улыбаюсь кайфоломщице своей самой развязной и нахальной улыбкой, которая, как мне прекрасно известно, действует на всех без ограничения баб очень даже определенно.
И, главное, позитивно.
Спокойно застёгиваю рубашку, которую не успела стащить Злючка, щелкаю пряжкой ремня. Туда она тоже не добралась. Только пальчиками потрогала.
