Черт… Так жаль!
— Веее… Вера Валентиновна… — не с первого раза выдыхает тетка, прижимая наманикюренную лапку к объемной груди и таращась на мои застегивающие рубашку пальцы застывшим взглядом, — что это такое? Ну как же вы… Это же школа…
— Таисия Петровна… — голос Злючки из-за моей спины звучит слабо и виновато. И чуть ли не со слезами. Того и гляди, зарыдает. Ну уж нет! — Я… Я не хотела… Я не знаю, как это…
— Таисия Петровна, — улыбаюсь я обезоруживающе, — это моя вина! Не смог удержаться!
Сзади наступает молчание, мертвое. А затем Вера возобновляет приведение себя в божеский вид. Ее шуршание звучит нервно. А я продолжаю:
— Понимаете, мы только обручились…
Сзади прекращается шуршание, и слышится тихий судорожный вздох.
— Обручились?
Тетка пытается выглядеть Веру, но я делаю движение плечом, опять перекрывая доступ, и, радостно скалясь, подтверждаю:
— Ага! Вот прямо сегодня! Вы уж простите нас! Сами понимаете, эмоции…
— Да-да… Конечно… А когда же свадьба?
— Летом, — без паузы выдаю я.
Вздох за моей спиной переходит в всхлип.
— Ну… Хорошо… Простите меня, что я так вот… Но все же, это школа, молодые люди, здесь не место такому… Таким…
— Да, я понимаю, больше этого не повторится! — я торжественно киваю и опять лыблюсь счастливым идиотом.
— Надеюсь… Вера Валентиновна, вы ко мне зайдите попозже.
— Хорошо… — голос Веры звучит жалобно и задушенно.
— До свидания, Таисия Петровна, приятно было познакомиться! — гаркаю я радостно.
— До свидания…
Дверь она закрывает аккуратно.
Я иду, проверяю, чтоб не открылась. И все это время между лопаток прямо физически ощущаю взгляд Злючки. Уже привычный. Злой. Как в прицел свдшки.
Быстро она в форму вернулась. В себя пришла.
Это, наверно, я мало все же старался. Схалтурил.
Разворачиваюсь и, предупреждая возможное преднамеренное убийство, выставляю вперед руки:
— Эй, Злючка, просто скажи «спасибо»!
Она пару секунд стоит с открытым ртом, а потом, наконец-то, отмирает:
— За что? За что «спасибо»? Да ты хоть представляешь, что ты наделал? Да завтра же только ленивый и глухой ко мне не подойдет и не спросит насчет свадьбы! Как ты мог? Так меня опозорить? Это же школа! Это же такой рассадник… Бооооже…
Она обессиленно падает на стул, закрывает лицо ладонями.
— Господи… Зачем… Ну вот зачем ты пришел? Ну все же так хорошо было… Ну ведь я уже практически успокоилась… Практически уже и не думала о тебе…
Тут она замолкает, пальчики у лица трагически вздрагивают.
А у меня в мозгу вспыхивают праздничные петарды.
Плевать на тетку, плевать на порушенную репутацию строгой училки! Это все фигня! Про это не думается! Это на втором плане, на глубоком, далеком, как мои подполковничьи погоны, втором плане!
Потому что здесь такое!!! Такое!!!
Ведь, если я все правильно понимаю (а я все правильно понимаю!), моя непоколебимая, неприступная Злючка все это время (здесь обязательно потом уточнить, какое именно время, до дня, до часа, мать его!) думала обо мне?
Думала? Вспоминала? Представляла, может…
Твою же мать!
И вот пойми этих баб!
Ну как это возможно?
И второй вопрос, более актуальный: какого хера морозилась? Вот какого хера???
Обязательно выясню.
Чуть-чуть попозже.
А сейчас дико хочется вернуться к тому, от чего нас так бесцеремонно оторвали.
Я ступаю к ней, поднимаю не сопротивляющуюся женщину со стула за плечи, силой убираю руки от лица. Она смотрит на меня несчастными, зареванными глазами.
И меня накрывает второй раз за этот час.
Только уже по-другому. Нежностью.
Настолько она в этот момент трогательная, настолько несчастная, что хочется обнять и защитить.
А только потом уже трахать.
Понимаю, что бессовестно пользуюсь ее слабостью, моментом. И не надо бы этого делать. Но кто сказал, что я хороший парень?
9. Когда обстоятельства… И вообще, ВСЕ — против!
— Слушай, Вера, — я говорю почему-то шепотом, словно в музее. Или словно бабочка на ладонь села, и даже дунуть страшно. Улетит тут же. — Вера…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Она смотрит на меня, не отрываясь, глаза ее, такие доверчивые, такие беззащитные…
Черт…
У меня пол качается под ногами. Приходится крепче ухватываться за свой единственный ориентир сейчас в этом мире. За Злючку.
— Ну что «Вера»? — горько спрашивает она, не делая, впрочем, попыток выбраться. И это хорошо. Вдохновляет. — Что? Тебе-то легко. Ляпнул и пошел. А я останусь. Как мне в глаза коллегам смотреть теперь? Ты даже не представляешь себе, что такое школа…
— Ну ты чего? Не грузись раньше времени, разрулим… — я не могу больше терпеть, потребность ее успокаивать настолько сильная, что неосознанно притягиваю еще ближе. Злючка очень уютно ощущается в моих руках. Так, как надо. Как должно быть. Я не могу противостоять. Очень хочется опять ее попробовать, хочется разворошить наспех сделанный аккуратный пучок волос, снова расстегнуть пуговки на блузке. У нее нереально нежная, гладкая, отзывчивая к касаниям кожа. Ни у одной своей бабы я такой не видел. И не трогал никогда ничего похожего. Потому и сейчас тянет, словно наркомана к дозе. Опять. Офигенная вещь. С одного раза — стопроцентное привыкание!
Наклоняюсь, что-то еще бормочу утешительное, не соображая даже, что именно. Наверно, на прежние рельсы становлюсь, когда говоришь и говоришь всякую хрень, без перерыва, главное, чтоб шумовой фон, чтоб не останавливаться, чтоб отвлечь от того, что собираюсь сделать, что хочу.
План срабатывает, как всегда, на отлично. Все же не один раз обкатан.
Злючка теряется, она не в состоянии сопротивляться, не в состоянии оценивать нормально и адекватно реальность, ей нужна поддержка и мужское плечо. К которому можно припасть. И поцеловать, может, кожу на шее… Мягко так теплыми губками прихватить, чтоб прям от этого места мурашками до самых ступней прошарашило!
Я настолько охреневаю от своей реакции на ее инициативу, что не сразу понимаю, что она, реально, первая меня целует! Туда, куда дотягивается! И очень хорошо дотягивается, правильно! Трогает несмело кожу на шее, ведет губами ниже, к ключице, дышит возбужденно, так жарко, что меня обжигает огнем ее дыхания.
Сжимаю крепче, оставляю ей инициативу, подставляюсь под нежные прикосновения. Жмурюсь, как кот от чесания между ушей. Слаааадко, мать твою… Как сладко…
Дверь, сука, не на замке… Не могу прямо здесь, не могу… Не надо меня целовать так, я же сорвусь,
Злючка моя, ты чего творишь? Если до губ доберешься, я же…
А плевать… Дверь, школа, замок… Похер. Ее губы, ее дыхание, ее запах, ее исследовательское, правильное такое настроение, то, как она тянется ко мне сейчас…
Ладони сжимаются крепче, подсаживают даже не заметившую этого Злючку на учительский стол, нагло ведут по бедрам, задирая и опять перекручивая узкую юбку, падают туфли со стуком…
А я уже не здесь.
Меня уже накрыло все тем же душным туманом, что и во время первого нашего поцелуя.
Сейчас и поцелуя не надо.
Только кайф от прикосновений, только ток по венам от прильнувшего ко мне так доверчиво тела, только головокружение от того, насколько сильно мне надо, наконец, получить ее. Полностью. Прямо сейчас.
Это не физический голод, нет.
Это что-то невозможное.
То, чего никогда не было со мной раньше.
И Злючка тому виной.
Она меня не тормозит, она сама проявляет инициативу, глаза ее полузакрыты, а руки постоянно в движении, обнимают, гладят, сжимают, словно она тактильно пытается меня запомнить, поверить, что это все в реальности происходит. Наяву.
И я ей помогаю это осознать. Потому что не отстаю. И тоже без дела не стою. Ноги рывком раздвигаю, знаю, что жестко, но тут уже не до танцев, хватит. Колготки трещат, пальцы в трусиках, добираются до самого нужного мне сейчас места, она дрожит, стонет и пытается ноги сдвинуть. Словно в подкорке записана информация, предупреждение, что нельзя. Что не место и не время. Но я не даю оформиться протесту.
