Лонжюмо
(Поэма) АВИАВСТУПЛЕНИЕ
Посвящается слушателям
школы Ленина в Лонжюмо
Вступаю в поэму, как в новую пору вступают.Работают поршни, соседи в ремнях засыпают.Ночной папироской летят телецентры за Муром.Есть много вопросов. Давай с тобой, Время, покурим.
Прикинем итоги. Светло и прощальногорящие годы, как крылья, летят за плечами.И мы понимаем, что канули наши кануны,что мы, да и спутницы наши, – не юны,что нас провожают и машут лукавокто маминым шарфом, а кто – кулаками…
Земля,ты нас взглядом апрельским проводишь,лежишь на спине, по-ночному безмолвная.По гаснущим рельсам бежит паровозик,как будто сдвигают застежку на «молнии».
Россия любимая, с этим не шутят.Все боли твои – меня болью пронзили.Россия, я – твой капиллярный сосудик,мне больно когда – тебе больно, Россия.
Как мелки отсюда успехи мои, неуспехи,друзей и врагов кулуарных ватаги.Прости меня, Время, что много сказать не успею.Ты, Время, не деньги, но тоже тебя не хватает.
Но люди уходят, врезая в ночные отрогидорог своих огненные автографы!Векам остаются – кому как удастся –штаны – от одних, от других – государства.
Его различаю. Пытаюсь постигнуть,чем был этот голос с картавой пластинки.Дай, Время, схватить этот профиль, парившийв записках о школе его под Парижем.
Прости мне, Париж, невоспетых красавиц.Россия, прости незамятые тропки.Простите за дерзость, что я этой темы касаюсь,простите за трусость, что я ее раньше не трогал.
Вступаю в поэму. А если сплошаю,прости меня, Время, как я тебя часто прощаю.
* * * Струится блокнот под карманным фонариком.Звенит самолет не крупнее комарика.А рядом лежит в облаках алебастровыхпланета – как Ленин, мудра и лобаста.
1 В Лонжюмо сейчас лесопильня.В школе Ленина? В Лонжюмо?Нас распилами ослепилибревна, бурые как эскимо.
Пилы кружатся. Пышут пильщики.Под береткой, как вспышки, – пыжики.Через джемперы, как смола,чуть просвечивают тела.
Здравствуй, утро в морозных дозах!Словно соты, прозрачны доски.Может, солнце и сосны – тезки?!Пахнет музыкой. Пахнет тесом.
А еще почему-то – верфью,а еще почему-то – ветром,а еще – почему не знаю –диалектикою познанья!
Обнаруживайте древесинупод покровом багровой мглы.Как лучи из-под тучи синей,бьют опилки из-под пилы!
Добирайтесь в вещах до сути.Пусть ворочается сосна,словно глиняные сосуды,солнцем полные дополна.
Пусть корою сосна дремуча,сердцевина ее светла –вы терзайте ее и мучайте,чтобы музыкою была!
Чтобы стала поющей силищейкорабельщиков, скрипачей…Ленин был из породы распиливающих, обнажающих суть вещей.
2 Врут, что Ленин был в эмиграции.(Кто вне родины – эмигрант.)Всю Россию, речную, горячую,он носил в себе, как талант!
Настоящие эмигранты пили в Питере под охраной, воровали казну галантно, жрали устрицы и гранаты –эмигранты!
Эмигрировали в клозеты с инкрустированными розетками, отгораживались газетами от осенней страны раздетой, в куртизанок с цветными гривами –эмигрировали!
В драндулете, как чертик в колбе, изолированный, недобрый, средь великодержавных харь, средь нарядных охотнорядцев, под разученные овации проезжал глава эмиграции –царь!
Эмигранты селились в Зимнем.А России сердце само –билось в городе с дальним именемЛонжюмо.
3 Этот – в гольф. Тот повержен бриджем.Царь просаживал в «дурачки»……Под распарившимся ПарижемЛенин режется в городки!Раз! – распахнута рубашка, раз! – прищуривался глаз, раз! – и чурки вверх тормашками –рраз!
Рас-печатывались «письма»,раз-летясь до облаков, –только вздрагивали бисмаркиот подобных городков!
Раз! – по тюрьмам, по двуглавымого-го! –Революция игралаозорно и широко!
Раз! – врезалась бита белая, как авроровский фугас – так что вдребезги империи, церкви, будущие берии –раз!
Ну играл! Таких оттягивал«паровозов»! Так играл,что шарахались рейхстагив 45-м наповал!
Раз!..…А где-то в начале векачеловек, сощуривши веки,«Не играл давно», – говорит.И лицо у него горит.
4 В этой кухоньке скромны тумбочки,и, как крылышки у стрекоз,брезжит воздух над узкой улочкойМари-Роз,
было утро, теперь смеркается,и совсем из других мировслышен колокол доминиканский,Мари-Роз,
прислоняюсь к прохладной раме,будто голову мне нажгло,жизнь вечернюю озираючерез ленточное стекло,
и мне мнится – он где-то спереди,меж торговок, машин, корзин,на прозрачном велосипедикепроскользил,
или в том кабачке хохочет,аплодируя шансонье?или вспомнил в метро грохочущемослепительный свист саней?
или, может, жару и жаворонка?или в лифте сквозном парит,и под башней ажурно-ржавойзапрокидывается Париж –
крыши сизые галькой брезжут,точно в воду погружены,как у крабов на побережье,у соборов горят клешни,
над серебряной панорамоюон склонялся, как часовщик,над закатами, над рекламами,он читал превращенья их,
он любил вас, фасады стылые,точно ракушки в грустном стиле,а еще он любил Бастилию –за то, что ее срыли!
И сквозь биржи пожар валютный,баррикадами взвив кольцо,проступало ему Революцииокровавленное лицо,
и глаза почему-то режа,сквозь сиреневую майоликупроступало Замоскворечье,все в скворечниках и маевках,
а за ними – фронты, Юденичи,Русь ревет со звездой на лбу,и чиркнет фуражкой студенческоймой отец на кронштадтском льду,
папа, это ведь несмертельно?Папа, как ты в годах глухих?Мы родились от тех метелей,умираем теперь от них.
Вот зачем, мой Париж прощальный,не пожар твоих маляров –вижу стартовую площадкуузкой улочки Мари-Роз!
Он отсюда мыслил ракетно.Мысль его, описав дугу,разворачивала парапетывозле Зимнего на снегу!
(Но об этом шла речь в строкахглавки 3-й, о городках.)
5 В доме позднего рококоспит, уткнувшись щекой в проспекты,спит, живой еще, невоспетыйСерго,
спи, Серго, еще раным-рано,зайчик солнечный через рамушевелится в усах легко,спи, Серго,
спи, Серго, в васильковой рубашечке,ты чему во сне улыбаешься?Где-то Куйбышев и Менжинскийтак же детски глаза смежили.
Что вам снится? Плотины Чирчика?Первый трактор и кран с серьгой?Почему вы во сне кричите,Серго?!
Жизнь хитра. Не учесть всего.Спит Серго, коммунист кремневый.Под широкой стеной кремлевскойспит Серго.
6 Ленин прост – как материя,как материя – сложен.Наш народ – не тетеря,чтоб кормить его с ложечки!
Не какие-то «винтики»,а мыслители,он любил ваши митинги,Глебы, Вани и Митьки.
Заряжая ораторскифилософией вас,сам, как аккумулятор,заряжался от масс.
Вызревавшие мыслипревращались потомв «философские письма»,в 18-й том.
* * * Его скульптор лепил. Вернее,умолял попозировать он,пред этим, сваяв Верлена,их похожестью потрясен,
бормотал он оцепенело:«Символическая черта!У поэтов и революционероводинаковые черепа!»
Поэтично кроить Вселенную!И за то, что он был поэт,как когда-то в Пушкина – в Ленинабил отравленный пистолет!
7 Однажды, став зрелей, из спешной повседневностимы входим в Мавзолей, как в кабинет рентгеновский,
вне сплетен и легенд, без шапок, без прикрас,и Ленин, как рентген, просвечивает нас.
Мы движемся из тьмы, как шорох кинолентин:«Скажите, Ленин, мы – каких Вы ждали, Ленин?!
Скажите, Ленин, где победы и пробелы?Скажите – в суете мы суть не проглядели?..»
Нам часто тяжело. Но солнечно и страстнопрозрачное чело горит лампообразно.
«Скажите, Ленин, в нас идея не ветшает?»И Ленин отвечает.
На все вопросы отвечает Ленин.
1962–1963
«Авось!»
