Челмсвуд совершенно не разбирался в местной политике. Он не знал, кто и зачем развязал эту войну. Для него это не имело значения. Он был просто солдатом, выполняющим приказы, и если ему будет приказано вернуться в Наньюки с тем, чтобы убить людей, совершивших эти зверства, что ж, тем лучше.
Но сейчас его выдернули, как он считал, для выполнения идиотской повинности. В Аруше начались небольшие беспорядки, не настоящее May May, а скорее демонстрация в поддержку кенийских кикуйю, и туда перебросили его часть. Затем правительство обнаружило, что профессору Лики, чьи научные открытия прославили ущелье Олдувай практически по всей Восточной Африке, угрожает смертельная опасность. Несмотря на его протесты, власти настояли на том, чтобы выделить для него охрану. Большинство парней из части Челмсвуда должны были сопровождать Лики в поездке к озеру Туркана, но кому-то следовало остаться для охраны музея, и ему просто не повезло, что его имя стояло первым в расписании нарядов.
Это даже не походило на музей, во всяком случае, на те музеи, в которые его водили родители в Лондоне. Те были и вправду музеями, а это — просто двухкомнатное строение с глинобитными стенами, где хранится около сотни находок Лики. Древние наконечники стрел, какие-то странной формы камни, служившие доисторическими орудиями, несколько костей, явно не обезьяних, но и не принадлежавших, в чем Челмсвуд был уверен, созданиям, с которыми он находился в родстве.
Лики повесил на стенах несколько грубо нарисованных плакатов, на которых, как он полагал, изображалось эволюционное превращение маленьких, смешных, похожих на обезьян существ в Homo sapiens. Там же висели фотографии тех находок, которые были отосланы в Найроби. Складывалось впечатление, что если это ущелье и было местом рождения человечества, вряд ли кто-то горел желанием посетить его. Все лучшие находки уже были отправлены — сначала в Найроби, а петом в Британский Музей. На самом деле это вовсе не музей, решил Челмсвуд, а скорее перевалочный пункт для хранения лучших образцов.
Странно думать, что жизнь началась здесь, в этом ущелье. И пусть это самое уродливое место в Африке, он все же посетит его. Хотя Челмсвуд не верил Книге Бытия и прочей религиозной чуши, его смущало, что первым человеческим существом на Земле мог быть черный. Челмсвуд не испытывал к черным никакой неприязни, когда рос в Котсволде, но с тех пор, как оказался на Британском Востоке, он достаточно навидался всякого, и его страшили их первобытная жестокость и варварство.
А эти сумасшедшие американцы размахивают кулаками и требуют положить конец колониализму! Да если бы они увидели то, что видел он на ферме в Наньюки, они бы поняли, что от разгула кровавой резни Восточную Африку удерживает только британское присутствие. Конечно, между May May и Америкой было кое-что общее: обе страны были колонизированы Британией и обе боролись за независимость… но на этом все сходство заканчивалось. Американцы написали Декларацию, в которой выразили свои требования, затем создали свою армию и сражались с британскими солдатами. А в чем провинились изрезанные на мелкие кусочки беззащитные дети и пригвожденные к почтовому ящику котята? Если бы он мог выбирать, то он пришел бы сюда с полумиллионной британской армией, уничтожая всех кикуйю, кроме хороших, верных, — и решил бы эту проблему раз и навсегда.
Челмсвуд прошел к кабинету, где Лики держал пиво, и достал одну из теплых бутылок. Марка «Сафари». Он открыл ее, приложился как следует и скривился. Если на сафари пьют вот это, он ни в одно сафари в жизни не сунется.
И все же Челмсвуд знал, что когда-нибудь, перед долгожданной демобилизацией и отъездом домой, он отправится на сафари. Тут были чертовски красивые места, даже несмотря на пыль, и ему нравилось представлять, как он сидит в тени под деревом, в руке холодный стаканчик, а слуга помахивает над ним опахалом из страусиных перьев, пока они с белым охотником обсуждают сегодняшнюю охоту и планируют, куда отправиться послезавтра. Важна не стрельба, не добыча, убеждают они друг друга, а скорее азарт охоты. А потом парочка черных мальчиков приготовит ему ванну, он выкупается и переоденется к обеду. Забавно, до чего быстро он привык называть их мальчиками; большинство из них намного старше, чем он.
Но даже при том, что мальчиками они не были, они все еще оставались детьми, поскольку нуждались в опеке и приобщении к цивилизации. Взять, например, этих масаев; гордые, надменные ублюдки. На открытках они здорово смотрятся, но попробуйте-ка иметь с ними дело! Они так себя ведут, словно имеют право говорить с Богом напрямую и Он сообщил им, что они богоизбранный народ. Чем больше Челмсвуд думал об этом, тем больше удивлялся тому, что May May начали кикуйю, а не масаи. И как раз, когда он подумал об этом, то увидел пятерых масайских эльморани[3], слоняющихся около музея. Стоило бы приглядеть за ними…
— Извините, можно? — раздался тонкий высокий голосок.
Челмсвуд обернулся и увидел в дверном проеме маленького тощего черного мальчишку, лет десяти.
— Что тебе нужно? — спросил он.
— Доктор мистер Лики, он обещал мне конфету, — ответил мальчик и шагнул внутрь строения.
— Убирайся, — раздраженно приказал Челмсвуд, — здесь нет никаких конфет.
— Есть, есть. — Мальчишка продвинулся на несколько шагов вперед. — Каждый день.
— Он каждый день дает тебе конфету?
Мальчик кивнул и улыбнулся.
— Где же он их хранит?
Тот пожал плечами:
— Может быть там? — и указал в сторону кабинета.
Челмсвуд подошел к кабинету и открыл его. Там стояли только четыре кружки с зубами первобытных людей.
— Я не вижу здесь конфет, — сказал он. — Ты должен подождать, пока доктор Лики не вернется.
Две слезинки скатились по щекам мальчишки.
— Но доктор Лики, он обещал!
Челмсвуд огляделся:
— Я не знаю, где они.
Мальчишка заплакал всерьез.
— Успокойся! — резко произнес Челмсвуд. — Я поищу их.
— Может быть, в другой комнате, — предположил мальчишка.
— Пойдем, — Челмсвуд прошел в соседнюю дверь. Он осмотрел помещение, уперев руки в бока и пытаясь представить, где Лики мог спрятать конфеты.
— Может быть, в этом месте, — мальчишка показал на дверь в туалет.
Челмсвуд открыл ее. Там стояли две лопаты, три кирки, и несколько кисточек, которые Лики использовали на раскопках.
— Здесь ничего нет, — сказал он, закрывая дверь.
Он повернулся к мальчишке, но комната была пуста.
— Маленький ублюдок все наврал, — пробормотал он. — Наверно, смылся, спасаясь от трепки.
Он вернулся в основную комнату… и столкнулся лицом к лицу со здоровенным черным, держащим в правой руке похожее на мачете пата.
— Что здесь происходит? — прикрикнул Челмсвуд.
— Сюда пришла свобода, лейтенант, — мужчина говорил на почти чистом английском. — Меня послали убить доктора Лики, но подойдешь и ты.
— Зачем вам кого-то убивать? Что мы сделали плохого масаям?
— Пусть сами масаи тебе скажут. Стоило бы любому из них взглянуть на меня, он сказал бы тебе, что я кикуйю, но для вас, англичан, мы все на одно лицо, правда?
Челмсвуд потянулся за револьвером, но внезапно понял, что оставил его на музейной витрине.
— Для меня вы все похожи на трусливых дикарей!
— Почему? Потому что не сражаемся с вами в открытую? — лицо черного исказила злоба. — Вы отняли наши земли, вы запретили нам владеть оружием, даже копье в руках считается теперь преступлением — и после этого вы называете нас дикарями за то, что мы не маршируем строем перед вашими ружьями! — Он презрительно сплюнул на пол. — Мы сражаемся с вами единственным способом, который у нас остался!
— Это большая страна, достаточно большая для обеих рас, — заметил Челмсвуд.
— Если бы мы пришли в Англию и забрали ваши лучшие земли, и заставили вас работать на нас, ты бы тоже считал, что Англия достаточно велика для обеих рас?
— Я не политик. — Челмсвуд подвинулся к оружию на один шаг. — Я просто выполняю свою работу.
— И твоя работа в том, чтобы охранять две сотни белых на земле, где когда-то жили миллионы кикуйю, — с ненавистью произнес черный.
— Вас будет намного меньше миллиона, когда мы разберемся с вами! — прошипел Челмсвуд, потянувшись к своему револьверу.
Но как он ни был быстр, черный оказался быстрее и одним взмахом панга отрубил англичанину кисть руки. Челмсвуд скорчился от боли, и, повернувшись, оказался спиной к кикуйю, попытавшись перехватить револьвер другой рукой.
Панга вновь опустилась, практически разрубив его, но падая Челмсвуд успел обхватить пальцами рукоятку и спустить курок. Пуля ударила черного в грудь, и он тоже замер на полу.
— Ты убил меня! — простонал Челмсвуд. — Зачем кому-то убивать меня?
