кричит мне в лицо «чудик» и убегает.
— Хочешь, я ему задам? — спрашивает Лотти.
— Нет, спасибо, только неприятностей наживешь.
— Тогда скажи кому-нибудь, не отпускать же его просто так.
— Если пожалуюсь, он назовет меня стукачом и, скорее всего, ударит, когда рядом будет только буфетчица. А ей я уже пытался говорить, и она велела не придумывать всякой ерунды.
— И что тогда будешь делать?
— Ничего. Мама сказала, если я не стану обращать внимания на дразнилки, те прекратятся.
Лотти кивает, хотя мы оба знаем: я уже почти семь лет пытаюсь не реагировать на одноклассников, только они и не думают останавливаться.
— Папа говорит, в новой школе будет лучше, — прибавляю я.
— Почему, потому что она дорогая?
— Наверное.
— Богатые люди тоже гадости делают.
— Правда?
— Ага. Мама сказала, что Дэвид Кэмерон, бывший премьер-министр, из богатой семьи, а сколько гадостей понаделал.
— Что ж, — пожимаю я плечами. — По крайней мере, его в моей новой школе не будет.
Я доживаю до конца дня. В пятницу после обеда всегда такое чувство, что я заслужил значок или как минимум грамоту, потому что выдержал целую неделю.
Прежде чем нас отпустить, миссис Керриган заявляет, что хотела бы поговорить о наших контрольных. Что до них всего неделя, придется позаниматься на выходных, но заодно мы «повеселимся». Уж не мама ли ей такую идею подала, а может, угостила одним из наших кексов, чтобы учительница наконец узнала, что такое веселье?
— А со следующей недели, — продолжает миссис Керриган, — мы открываем специальный клуб для шестого класса. Вы сможете пораньше приходить на занятия, есть тосты с соком и вместе исправлять ошибки. У каждого из вас в сумке письмо с объяснениями.
Она говорит так, словно это увлекательное приключение, и мы все должны радоваться. Оглядываю класс. Радуется только Кейтлин Гилбоди, и то, наверное, потому, что дома ее завтраком не кормят, и она вечно жалуется, как хочет есть. А вот я совершенно не рад, потому что не хочу проводить в школе больше времени, чем положено. Поднимаю руку.
— Простите, а посещение клуба обязательное?
Миссис Керриган улыбается пуще прежнего.
— Вы все приглашены, и мы бы не хотели, чтобы кто-то пропускал встречи, это ведь так для вас важно.
Смотрю на Лотти.
— Да, обязательное, — переводит она шепотом. Я киваю.
Мама была бы против, но, если скажу, она придет в школу и устроит сцену, а сцены я не люблю, мне их дома хватает — когда они уже прекратятся? Чувствую, как подступают слезы, и гоню их прочь, вспоминая, как однажды встретил Алана Титчмарша в Тонг Гарден Центр.
Раздается звонок, и все собирают вещи. Лотти смотрит на меня и качает головой.
— Не волнуйся, — успокаивает она, беря свой рюкзак. — Я организую петицию.
— Хорошо, — отвечаю я. — Я подпишу.
Мама ждет снаружи. У нее опять эта искусственная улыбка. Мама даже не спрашивает, как прошел день, ведь сама была на том собрании и не надо большого ума, чтобы догадаться. Мама просто чуть сжимает мои плечи, а я изо всех сил стараюсь не расплакаться. До самого дома держусь, но стоит переступить порог, слезы льются потоком.
— Иди сюда, — распахивает объятия мама.
Утыкаюсь лицом в ее зеленый кардиган — он мягкий и впитывает мои слезы, точно огромная губка.
— Прости, — говорит мама, но не уточняет за что. За развод, за то, что я не такой, как все, за то, что она купила мне песенник Джорджа Формби, или просто за то, что на собрании меня подняли на смех. Может, за все сразу. Вот бы никогда не возвращаться в школу — ни в какую. Но придется. В понедельник первое заседание дурацкого клуба.
— Со следующей недели нам придется каждый день приходить пораньше, дополнительные занятия к контрольным, — тараторю я, когда наконец получается успокоиться.
— Кто сказал? — спрашивает мама, отстранившись.
— Миссис Керриган. В сумке письмо. Они устраивают клуб, но на деле просто лишние занятия.
— Ты не обязан туда ходить.
— Она сказала, что обязан.
— Нет. Я напишу письмо миссис Рэтклифф. Ни к чему тебе еще больше стресса, чем уже есть.
Вся моя жизнь превратилась в череду сцен, а мне бы просто прокрасться мимо на цыпочках, чтобы никто не обращал внимания.
— Лотти собирается организовать петицию, — сообщаю я.
— Молодец, — улыбается мама. Она обожает Лотти.
Мама всегда повторяет, что один настоящий друг лучше миллиона фальшивых. Наверное, она права, только когда на собрании над тобой смеются абсолютно все, кроме одного человека, это уже так не чувствуется.
— Я пойду к себе в комнату, — говорю я.
Мама явно разочарована. Может, хотела предложить поделать вместе что-то веселое?
— Ладно, — отвечает она. — А я тогда займусь письмом.
Позже домой приходит папа. Я все еще у себя, но слышу из коридора мамин голос. Слов не разобрать, но и неважно. Еще чуть-чуть, и в ответ ей раздастся сердитый папин голос, и они опять начнут ругаться на тему «я знаю, что для него лучше».
Обычно я бы стал играть на укулеле, но сейчас не хочется, поэтому беру книгу Алана Титчмарша «Как выращивать розы». Я теперь много знаю о садоводстве. Существуй игра о розах, я бы в ней блистал, и, если бы можно было обсуждать с другими ребятами лучшие сорта — тоже, но это все мечты. Когда я встретил Алана Титчмарша, мне хотелось всласть поговорить с ним о розах, но за нами была еще большая очередь, и леди из садоводческого центра предупредила — подходишь, получаешь автограф на книге, фотографируешься с автором и идешь дальше. Такая жалость. Судя по тому, как Алан мне улыбнулся, ему бы тоже понравилась наша беседа.
Изо всех сил стараюсь вчитаться в раздел о плетистых розах, но ссора внизу уж слишком разошлась. Решаю спуститься, иногда это единственный способ вынудить родителей замолчать.
— Ты не слышал их, Мартин, ты не видел его лицо… — говорит мама, когда я захожу
