иду за ней внутрь. Я сразу чувствую запах бекона и морщу нос, но мама не смотрит. Она идет прямо к прилавку и читает меню на стене позади него — буквы сплошь с завитушками, а по углам маленькие изображения чайников и пирожных. Подхожу к ней. Я совсем не голоден.
— Ты можешь взять тосты с фасолью, Финн, — весело говорит мама, — или яичницу на тостах.
Я качаю головой. Обычно взял бы или то, или другое, но я все еще чувствую запах бекона, и мне сейчас ничего не нравится. Дама за прилавком мне улыбается. На ней желто-серый фартук с овцами. Они не скучные и обычные, а толстые и веселые с забавными рожицами. Длинные волосы дамы заплетены в косы, но она намного старше мамы. Я никогда раньше не видел пожилых женщин с косами.
Мама все еще пристально смотрит в меню, как будто пытается взглядом заставить появиться в нем что-то еще. Позади нас встает еще одна дама. Она высокая, от нее пахнет дымом, и она тяжело вздыхает, как будто ей надоело ждать.
— Не могли бы вы приготовить завтрак из овощей? — спрашивает мама. — Я имею в виду, без бекона и колбасы.
— Конечно, можем, — отвечает дама в овечьем фартуке. — Хотите к нему жареный хлеб или тосты?
Мама смотрит на меня сверху вниз. Не думаю, что когда-либо ел жареный хлеб, поэтому не знаю, понравится ли он мне. Я также задаюсь вопросом, не потому ли у нас его никогда раньше не было, что мама такое не одобряет — тогда она и сейчас подобное блюдо не возьмет. Я переминаюсь с ноги на ногу, пытаясь определиться.
— Тост, пожалуйста, но без грибов, — говорю я. — Я не люблю грибы.
— Конечно, — говорит дама в овечьем фартуке, записывая заказ в свой блокнот. — Никакого бекона, колбасы или грибов. Чего-нить еще будете? Я могу приготовить тебе хашбраун, если хочешь.
Я не знаю, что такое хашбраун, но не хочу в этом признаваться.
— Я не люблю хашбраун, спасибо.
— Это просто картошка, Финн, — поясняет мама. Хотел бы я теперь переиграть, но получится слишком неловко.
— А что тебе еще нравится? — спрашивает дама в овечьем фартуке. Она говорит это доброжелательным голосом, а не противным.
— Мне нравится ваш овечий фартук, — признаюсь я, стараясь быть вежливым.
— Спасибо, — отзывается она, на секунду глянув на себя, — говорят, все овцы одинаковые, но на самом деле это не так. Люди просто плохо смотрят.
Я хочу рассказать ей о клонированной овце Долли, о которой читал в научном журнале, но женщина позади нас громко кашляет.
— Ладно, — говорит мама, — значит, один специальный завтрак, и мне то же самое, но с грибами, пожалуйста.
— Ладушки, а что насчет напитков? — спрашивает дама в овечьем фартуке.
Я снова смотрю в меню. Я не люблю чай или кофе, а все остальные напитки — газированные, продаются в банках, а мне такое нельзя.
Я пожимаю плечами и стискиваю кулаки. Не хочу больше принимать решения, потому что все время ошибаюсь.
— У вас есть апельсиновый сок? — спрашивает мама.
— Только газировка, милая.
— Тогда один чай и один стакан воды, пожалуйста, — говорит мама.
Наверное, ей бы хотелось уйти в другое место, но она не собирается в этом признаваться, потому что взрослые не любят говорить, что были неправы. Я поворачиваю голову и снова смотрю на дверь. И тут замечаю наклейку с рейтингом гигиены. Я обычно смотрю на них перед тем, как зайти, потому что не люблю есть там, где нет пяти звезд, но на этот раз забыл проверить. Я подхожу к двери, пока мама достает сумочку. У заведения всего три звезды. Три означает удовлетворительно, то есть прямо совсем нехорошо. Я оглядываюсь на даму в овечьем фартуке.
Может, это не ее вина, может, ее начальник плохо моет руки, но я теперь не могу здесь есть. Мама протягивает деньги за завтрак. Она собирается заплатить, но я не хочу тут есть, и теперь грядет еще одна большая сцена, и я сгораю от стыда еще до того, как все произойдет.
Я спешу к маме и дергаю ее. Она слишком занята разговорами с дамой в овечьем фартуке.
— Я не хочу здесь есть, — признаюсь как можно тише. Мама хмуро смотрит на меня. Я маню ее наклониться ближе, не хочу говорить громко, потому что знаю — это прозвучит грубо.
— У него всего три звезды, — шепчу я маме на ухо.
— У кого?
— У этого кафе всего три звезды за гигиену.
У мамы на лице какое-то странное выражение. Не знаю, злится она, грустит или все разом одновременно.
— Пожалуйста, Финн, не мог бы ты хоть раз это проигнорировать? — спрашивает мама.
Я качаю головой. Мама знает, я никогда не ем в заведении с тремя звездами. Папа считает это моей очередной странностью. Он засмеялся, когда я впервые выразил свою позицию, и сказал, что это же не мишленовские звезды, где речь идет о том, насколько хороша еда, а затем ему пришлось объяснять, что такое мишленовские звезды. А несколько дней спустя мы пошли в гараж за шинами, и они лежали в большой картонной коробке с надписью «Мишлен», и я совсем запутался.
— Но Финн, какая разница, ты же просто съешь только яйцо, тосты и бобы.
Я снова качаю головой. Вонючая дама позади нас цокает языком.
— Вы закругляетесь или нет? — спрашивает она.
Мама поворачивается к ней.
— Мы просто решаем, — отвечает она. Ее голос немного дрожит, и я дрожу вместе с ним.
Дама в овечьем фартуке смотрит так, будто ей нас жаль.
— Извините, — говорит мама.
— Ничего страшного, милый, — улыбается она мне. — Не торопись и дай мне знать, могу ли я чем-то помочь.
Вонючая дама стонет.
— Ради бога, а быстрее можно? Если он тупит, пропустите других вперед.
— Эй, ну так-то зачем, — упрекает дама в овечьем фартуке. Впервые улыбка исчезает с ее лица, а голос становится резким.
— А как по мне, повод есть, — возражает вонючая дама. —
