Это я хотел, это я должен был установить, и глаза мои невольно приковались к инженеру, словно ему известен был выход из этого лабиринта неразрешенных загадок.
Не знаю, какое чувство в этот миг возобладало в моем противнике, были ли то гнев, нетерпение, раздражение, досада или разочарование, во всяком случае ему удалось его скрыть. Лицо его опять приняло вежливое и любезное выражение, и гневное движение руки перешло в сдержанный приглашающий жест.
- Я весьма заинтересован, Вольдемар, - сказал он. - Говори. Но ты поторопишься, не правда ли, мне кажется, я уже слышу сирену полицейского автомобиля.
С улицы действительно доносились гудки, но инженер не обратил на это внимания. И когда он заговорил, я опять осознал на короткий миг, что речь идет обо мне, о данном мною слове, о моей чести и жизни. Но сейчас же после этого опять появилось чувство спокойствия, уверенности, полной непричастности, теперь ведь все должно было естественным образом разъясниться. Представление, что на мне лежит еще тяжесть этого чудовищного подозрения, совершенно не умещалось у меня в мозгу.
- Не правда ли, - сказал инженер, - когда раздались выстрелы, барон фон Пош находился в доме наверху - это тебе известно? На веранде, в беседе с твоей сестрою. Из этого должны мы исходить.
- Пусть так, - сказал Феликс тоном, каким говорят о безразличных вещах. Он все еще прислушивался, но звуки автомобиля замерли вдали.
- Это мы должны запомнить. Это важное обстоятельство, - продолжал инженер, - ибо у меня есть основание предполагать, что незнакомец, посетивший Ойгена Бишофа, еще находился в этой комнате в то мгновение, когда раздались оба выстрела.
- Оба выстрела? Я слышал только один.
- Их было два. Я еще не исследовал револьвер, но расследование покажет, что я прав,
Он подошел к стене и показал на голубые цветы и арабески обоев.
- Здесь засела пуля. Он оборонялся, Феликс. Он выстрелил в своего преследователя и сейчас же после этого обратил оружие против себя. Так обстоит дело. Барон был в критический момент наверху, на террасе. О нем поэтому не может быть и речи при розысках незнакомого посетителя, это не подлежит сомнению.
Доктор Горский согнулся над простреленным местом в обоях и перочинным ножом старался выколупать пулю. Я слышал шелест осыпавшейся штукатурки. Феликс все еще прислушивался к шумам на улице.
- Так ли уж это несомненно? - спросил он, помолчав, не поворачивая головы. - Как проник незнакомый посетитель в сад, не можешь ли ты мне это сказать? Никто его не видел, никто не слышал звонка... Я знаю заранее, что ты мне ответишь: у него был второй ключ от калитки, у твоего незнакомца, не правда ли?
Инженер покачал головой.
- Нет. Я склонен, скорее, думать, что он долго - быть может, несколько часов - поджидал Ойгена Бишофа здесь, в павильоне.
- Вот как! Не объяснишь ли ты мне также, каким образом он вышел из комнаты? Ты утверждаешь, что он был еще здесь, когда раздался первый выстрел, но между обоими выстрелами прошло не больше секунды, а когда мы прибежали, дверь была заперта изнутри.
- Об этом я долго думал, - сказал инженер без всякого замешательства. - Окна были тоже заперты. Охотно сознаюсь, что это - слабое место в моих рассуждениях, доныне - единственное, которое могло бы послужить уликой против барона.
- Единственное! - воскликнул Феликс. - А его трубка? Кто принес сюда эту английскую трубку? Не твой ли загадочный посетитель? Или уж не сам ли Ойген?
- Эту вторую возможность я бы не отверг a priori, - сказал инженер.
У Феликса готова была сорваться гневная реплика с языка, но его предупредил доктор Горский, до этого времени слушавший молча.
- Не знаю, - сказал он, - я ведь могу ошибаться, но мне кажется, что я действительно видел трубку один миг в руке Ойгена Бишофа...
- В самом деле, доктор? - перебил его Феликс. - Но случалось ли вам видеть его когда-нибудь курящим? Нет, доктор, мой зять Ойген не курил, ему был противен табак...
- Я ведь и не утверждаю, - прервал его доктор, - что он собирался курить. Может быть, он взял с собою трубку машинально, оттого, что она ему попалась в руки. Я и сам однажды по рассеянности вышел на улицу с большими ножницами для бумаги, и если бы не встретился со знакомым...
- Нет, доктор, придется уж вам поискать более разумные объяснения. Когда я вошел сюда, в трубке еще тлел пепел, и, поглядите-ка, там, в углу, лежит с полдюжины сожженных спичек. Трубку раскуривали здесь.
Доктор не знал, что на это ответить, но на инженера эти слова произвели впечатление, которое трудно описать.
Он вскочил. Он вдруг побледнел как полотно. Вытаращив глаза, переводил их с одного на другого и потом закричал:
- В трубке еще тлел пепел! Вот оно! Ты помнишь, Феликс? На письменном столе еще лежала его тлеющая папироса.
Никто из нас не понимал, что он хочет сказать. От волнения он заговорил с резко выраженным прибалтийским акцентом, это меня больше всего поразило. Мы смотрели на него в изумлении. Страшно бледный, на себя не похожий, потрясенный, стоял он перед нами и не мог ничего ни сказать, ни объяснить. Он только лепетал и был при этом в ярости, что мы его не понимаем. Феликс покачал головою.
- Вырази свою мысль яснее, Вольдемар, я не понял ни слова.
- А я-то первый был в этой комнате! - крикнул инженер. - Черт бы меня взял, где были мои глаза! Выразиться яснее! Как будто это и так не ясно! Он заперся, как Ойген Бишоф, и потом, когда хозяйка вошла, на его письменном столе лежала тлеющая папироса. Не понимаешь ты меня или не хочешь понять?
Теперь я понял наконец, о чем он говорит. Я уже позабыл о таинственном самоубийстве того морского офицера, с которым дружил Ойген Бишоф. Пронизав меня трепетом, сходство обеих трагедий уяснилось мне. Смутно и волнующе осенила меня в этот миг впервые догадка об их взаимной связи.
- Те же внешние обстоятельства и тот же ход событий, - сказал инженер и провел рукою по изборожденному лбу. - Почти тот же ход, и при этом во всех трех случаях отсутствие каких-либо видимых побудительных мотивов.
- Какие ты делаешь из этого выводы? - спросил Феликс оторопело, не вполне уже уверенный в своей правоте.
- Прежде всего тот вывод, что на бароне Поше нет никакой вины. Ясно ли это тебе наконец?
- А на ком вина, Вольдемар?
Инженер долго и пристально смотрел на покрытое пледом тело, распростертое перед ним на полу. Под влиянием странного представления он понизил голос. Совсем тихо, почти шепотом, он сказал:
- Быть может, рассказывая нам про участь своего друга, он был на расстоянии какого-нибудь шага от раскрытия тайны. Он уже предчувствовал разгадку, когда уходил из комнаты, поэтому был он так взволнован, совсем вне себя - ты помнишь?
- Ну? Дальше.
- Тот молодой офицер погиб, когда натолкнулся на причину самоубийства брата. Ойген тоже разгадал тайну, быть может, в этом причина того, что он должен был умереть...
Тишину нарушил звонок у калитки. Доктор Горский открыл дверь и выглянул в сад. Мы услышали голоса.
Феликс поднял голову. Выражение лица у него изменилось. К нему вернулось хладнокровное высокомерие.
- Это полицейская комиссия, - сказал он совершенно другим тоном. Вольдемар, ты, должно быть, сам не сознаешь, в какие фантастические области ты забрел. Нет, теориям твоим недостает самого важного - убедительности. Простите меня теперь, я хотел бы переговорить наедине с этими господами.
Он подошел к доктору Горскому и сердечно пожал ему руку.
- Спокойной ночи, доктор. Я никогда не забуду того, что вы сделали сегодня для Дины и для меня. Что бы мы стали делать без вас? Вы обо всем подумали, вы не потеряли головы, милый доктор.
Потом взгляд его скользнул по мне.
- Я не должен вам, думается мне, говорить, господин ротмистр, - сказал он светским тоном, - что положение вещей нисколько не изменилось. Мы остаемся, надеюсь, при нашем соглашении, не так ли?
Я безмолвно поклонился.
Глава X
О том, что еще произошло в этот вечер на вилле Ойгена Бишофа, долго говорить не придется.
Проходя через сад, мы встретились с комиссией, тремя господами в штатском. У одного из них в руках был портфель и большая кожаная сумка. Глухой садовник шел впереди с фонарем. Мы посторонились, чтобы пропустить их мимо, и пожилой господин с полным лицом и седой бородкой - участковый полицейский врач, как оказалось, - остановился и обменялся несколькими словами с доктором Горским.
- Добрый вечер, коллега, - сказал он и поднес ко рту носовой платок, осень-то какая ранняя. Вы были вызваны сюда?
- Нет. Я оказался тут случайно.
- Что, в сущности, произошло? Мы еще ничего не знаем.
- Мне не хотелось бы предварять ваши заключения,-сказал уклончиво доктор, дальнейшую их беседу я не слышал, так как пошел дальше.
* * *
Никто, по-видимому, не входил в комнату, где мы играли, с той минуты, как я ушел из нее. Опрокинутый стул все еще лежал перед дверью. Мои ноты я увидел разбросанными по полу, на спинке одного из стульев висела шаль Дины.
