Итак, судя по всему, у меня гостья. А поскольку не подает завтрак прямо мне в постель, мы с ней еще недостаточно близки, чтобы заниматься любовью, одновременно поглощая яичницу и бутерброды с кофе. Тут неизбежно возникает вопрос: а кто в таком случае это может быть? Впрочем, подобные задачки решаются элементарно просто. Я потянулся, помассировал себе немного руки, шею, грудь, после этого не торопясь откинул одеяло и стал выбираться из постели, одновременно засовывая ноги в шлепанцы. И лишь затем в чем был, то есть в голубых сатиновых трусах, отправился выяснять, что там и как, на кухню. Сразу скажу, что после недавно случившегося разочарования с некой Томочкой ничего хорошего от посещения даже своей собственной кухни я уже не ждал.
За сервированным к завтраку столом сидела юная леди в моей любимой динамовской футболке, которая, подчеркивая некоторые особо выдающиеся особенности девичьей фигуры, целомудренно прикрывала верхнюю часть ног. Надо признать, все, что я увидел, было сделано со вкусом, то есть именно так, как полагается, — и сервировка, и яичница-глазунья из четырех яиц на пышущей жаром сковородке. И даже светлая челка моей гостьи вполне гармонировала с интерьером кухни, в основном выдержанном в бежево-коричневых тонах с отдельными вкраплениями оранжевого и бледно-зеленого. Сама же гостья, изящно подперев рукою голову, выжидательно смотрела на меня.
— Доброе утро! Если не хочешь, чтобы кофе остыл, тогда поспеши, пожалуйста.
Какое отношение к приготовленному кофе имел предстоявший мне утренний туалет, я так и не осознал, видимо, спросонья это трудно сделать. Но было ясно, что чаю мне сегодня не видать и даже для бритья времени уже не оставалось. Что ж, тем хуже для нее, ну а я без утреннего поцелуя как-нибудь да обойдусь — по правде говоря, не одобряю я все эти телячьи нежности. Наскоро сполоснув лицо и надев рубашку, я присел за стол.
Интересно, надо ли мне первым представляться или же она сама свое имя назовет? С некоторых пор я стал замечать, что по утрам у меня случаются провалы в памяти. Можно предположить, это оттого, что плохо спал либо насыщенный событиями сон смешал все в кучу, так и не связав отдельные фрагменты впечатлений в некие безвредные для моего сознания сюжеты. Итак, а что же будет дальше, пытался я угадать, кусок за кусочком отправляя в рот горячую глазунью.
— Вкусно? — неторопливо прихлебывая кофе, поинтересовалась Лулу.
Ну да, конечно… То есть именно так я и ответил. Но если вы решите, что после того, как я все вспомнил, сразу расхотелось есть, тут-то вы уж точно ошибетесь, поскольку ничто так не возбуждает мой аппетит, как неразгаданная тайна или незавершенное расследование. К слову, именно на этот случай я и таскаю с собой на работу бутерброды. А вы что думали — неужели и впрямь поверили, будто меня там из рук вон плохо кормят?
Так вот, переходя от гастрономических изысков к проблемам личного характера, перво-наперво следовало определить — моя ли это дочь? И если так, то зачем она сюда явилась? Впрочем, ответ на четко сформулированный вопрос вполне мог повлиять на то, смогу ли я поверить в остальное, потому как самое надежное средство выяснения истины — это поймать подследственного на противоречиях, иными словами, вынудить к тому, чтобы он неопровержимо свидетельствовал против самого себя…
Ну что за дела! Нет, все-таки, не выпив с утра чаю, я способен исторгнуть из своей утробы лишь форменную чепуху. Надо же и то понимать, что кофе я пью по ночам, когда это требуется для работы. Отсюда и все эти экзерсисы насчет клиентов с их невыносимо надоевшими противоречиями — то есть просто-напросто срабатывает чисто профессиональный интерес. Здесь же ситуация в корне отличается от вполне привычной. Вот и думай теперь, что делать и что бы такое предпринять, — эти самые вопросы и вертелись в моей голове, пока я допивал понемногу остывавший кофе.
Собственно говоря, все, что требовалось сейчас, — это просто продолжить диалог, поскольку Лулу, похоже, исчерпала свой запас банальных фраз, необходимых для поддержания застольной, ничего не значащей беседы. Что же касается меня, то для того, чтобы я с утра связал хотя бы пару слов, требуются усилия неимоверные, и даже не столько от меня, сколько от предмета моего внимания. То есть я сам всего лишь готовился к тому, чтобы внимать. Внимать — это потому, что вроде бы с моей стороны все, что только можно, было еще накануне сказано.
И тут вдруг Лулу задала неожиданный вопрос:
— Я тебе нравлюсь? — и сделала грустное, слегка задумчивое лицо.
С чего бы это? Вот так вот я сижу, смотрю на нее и не могу понять, то ли я сплю и вижу сон, то ли наяву все происходит. И снова она повторяет эти дивные слова:
— Я тебе нравлюсь?
А я повторяю то же, но уже вслух:
— С чего это ты?
— Я же вижу, как ты мучаешься.
Господи! Ну и о чем еще тут нужно говорить? Взять бы ее под белы рученьки и в койку! А потом… И вот когда явь кончится, начнется снова сон. Или же нет, наоборот, прекрасный сон вдруг обернется мерзкой явью. И ощущаешь себя полным и окончательным подонком. К вашим услугам, господа!..
Однако какие только видения не возникают в этой бедной голове! Я даже иногда задумываюсь, а все ли у меня с головой в порядке? К несчастью, заболевший разум не может сам распознать свою болезнь. Впрочем, все эти то ли придуманные мной, то ли сами собой возникшие видения оказываются здесь совершенно ни при чем.
На самом же деле я был просто потрясен — оказывается, все-то девчонка понимает, и, возможно, даже гораздо лучше, чем могу понять я. Трудно было предположить такое в ее возрасте, но не в том ли дело, что Лулу пошла в отца? Речь, конечно, идет о психологии, о способности разобраться в характерах и желаниях людей. Но тогда почему она не раскусила этого Антона? Разве что жизнь заставила ему поверить. После таких догадок или, если хотите, довольно убедительных предположений мне стало грустно. Самое время было закурить.
— Видишь ли, в чем дело… — Эти очень умные, весьма значительные слова, затянувшись как следует «голуазкой», я с трудом выдавливал из себя, по ходу монолога прислушиваясь к произносимым звукам и пытаясь сообразить, что бы еще такого ей сказать. Но более всего я озаботился тем, как это вымученное мною красноречие отзовется, то есть как отреагирует на него Лулу. — Так вот, люди с такими взглядами, какие примерно у меня, очень ценят свою личную свободу. Точнее, то не вполне внятно выраженное ощущение, которое можно было бы этим словом обозначить. И вот приходишь ты, причем появляешься передо мной, надо сказать, очень, очень странным, если не сказать, экстравагантным образом, отчего даже возникают некоторые подозрения, а потом вдруг заявляешь: «Здравствуй, папа! Я твоя дочь!» Ну согласись хотя бы, что с таким резким изменением в привычной обстановке любому человеку нелегко бывает свыкнуться.
В общем, если по сути, то я так и не решился ответить на ее вопрос. Прежде всего потому, что сам в себе, в своих ощущениях еще разобрался недостаточно. Что делать, но иногда правда оказывается куда опаснее, чем самые лживые слова. Вполне возможно, что и Лулу примерно так же рассуждает. Ну говорю же, вся в отца! Однако ограничиваться одними недомолвками — так не полагается.
— Итак, каким образом ты попала именно на мой этаж? С какой стати сразу же заговорила по-английски? И наконец, откуда у тебя взялся этот малороссийский выговор, черт его возьми?
Произнося эти слова, я даже сам был себе не рад. И дело даже не в том, что с малороссийским выговором на английском языке говорить совершенно невозможно. Однако в какое же положение я поставил симпатичную девицу? Вот сейчас, поняв, что разоблачена, она уйдет, а я опять останусь при своих. И все, что предстоит мне в ближайшей перспективе, — это заглядываться на чужих подруг и подбирать на улице беспризорных шлюшек вроде Томочки. Не лучше ли было бы просто признать в Лулу свою дочь и на этом, хотя бы на сегодня, успокоиться?
Но, к моему удивлению, Лулу после моих слов ничуть не возмутилась, и не устроила скандал, и даже не заплакала. Только повела легонько головой в сторону окна и едва заметно улыбнулась.
— Какое утро замечательное! — Эти удивительно простые, добрые слова словно бы выпорхнули сквозь чуть приоткрытые губы из ее крохотного рта и тут же рассеялись в пространстве, предварительно вызвав многочисленные отражения от стен, от потолка. И продолжали звучать даже тогда, когда на самом деле слышалось лишь слабое ее дыхание да еще глухие звуки, издаваемые моим сердцем.
Впрочем, должен признаться, что этих своих вопросов я так и не задал, и потому реакция на них Лулу явилась всего лишь плодом моего воображения. Но я уже готов был поверить в то, что я спросил, а она ответила. Да, я был готов простить ей все! И ту, ничем не объяснимую встречу в лифте, и поначалу вульгарный макияж. И даже закрыть глаза на некоторую неряшливость в ее одежде я бы тоже согласился. Только бы продолжалось это наше свидание, только бы Лулу снова произносила эти свои волшебные слова, а я бы слушал ее, покуривая сигарету и мысленно воздавая хвалу необыкновенному, чудеснейшему утру. Правда, вот именно это оказывалось не совсем так. Во-первых, потому, что на смену утру давно уже пришел день, да и с чудесами в наше время все обстоит не так-то просто.
