попробовали. И у нас получилось. Нужны клочок бумаги, осколок стекла и солнце. И можно разжечь огонь! Бумаги у меня тут под рукой не было, но и листья отлично сгодятся. Я побежал вдоль берега, собирая в охапку лежавшие под деревьями палые листья – тонкие, как бумага, сухие, как хворост. Соорудив на песке небольшую горку, я уселся рядом, поднёс стекло к листьям и направил на солнце.
Если у меня получится разжечь костёр и поддерживать его, я же смогу ночью спать – москиты ко мне не сунутся, да и звери тоже. А рано или поздно появится корабль. Кто-нибудь заметит дым.
Я ждал и ждал. Стелла ко мне приставала, звала поиграть, но я её отгонял. Наконец она сдалась, разобиделась и со вздохом растянулась в тени пальм. Солнце палило нещадно, но костёр не разгорался. У меня уже рука затекла – пришлось сделать рамочку из веток и положить стекло сверху. Я сидел скорчившись возле кучи листьев и ждал.
Мирно спящая Стелла вдруг подскочила и глухо зарычала. Она бросилась ко мне, по пути то и дело оборачиваясь и яростно облаивая джунгли. И я увидел, отчего она так вскинулась.
Под деревьями неуклюже двигалась тень. Она направлялась к нам, на солнце. Обезьяна, да ещё какая огромная! На гиббона ни капельки не похожа. Шерсть коричневая, с рыжиной, и идёт на четвереньках. Орангутан, вот это кто! Орангутан уселся в нескольких футах и принялся пристально меня изучать. Я не смел шелохнуться. Оглядев меня как следует, он лениво почесал шею и неспешно направился на четвереньках назад, в джунгли. Он уже скрылся из виду, а Стелла всё продолжала рычать.
Значит, тут не только гиббоны, но ещё и орангутаны. А может, это орангутаны так завывали, а вовсе никакие не гиббоны. Я смотрел когда-то фильм с Клинтом Иствудом, и там был орангутан[12]. Тот, в кино, помнится, был очень даже дружелюбный. Надеюсь, и этот примерно такой же.
И вдруг показался дым. Запахло дымом. В моей куче листьев сверкнула искра. Я согнулся и мягко подул на неё. Искра разгорелась до огонька. Я подбросил ещё листьев, потом добавил парочку маленьких палочек, потом палочек побольше. Костёр горел! У меня есть огонь!
Я опрометью кинулся в джунгли, подбирая на ходу всё, что могло гореть, – все сухие кокосовые скорлупки, все деревяшки. Я носился туда-сюда, пока мой костёр не заполыхал и не затрещал, как адское пламя. Искры взлетали высоко в небо. Дым валил на деревья за моей спиной. Главное, не останавливаться, не отдыхать – нужно набрать ещё растопки, всяких палок потолще, может, даже больших веток. Не успокоюсь, пока не натаскаю целую кучу: и пламя поддерживать, и ещё чтобы про запас оставалось.
Стелла со мной в джунгли не бегала, она дожидалась у костра. И я её понимал. Я тоже то и дело поглядывал на орангутана, но костёр сейчас волновал меня больше.
Я уже накидал возле огня высоченную гору растопки, но решил сбегать в последний раз на всякий случай – вдруг костёр прогорит быстрее, чем я думал. Мне пришлось зайти поглубже в джунгли, и времени мой последний заход отнял больше.
Я вышел из-под сени джунглей, подпирая подбородком охапку веток, и вдруг понял, что дыма стало гораздо меньше. А пламени и вовсе не видно. И через завесу дыма я разглядел его, орангутана. Присев возле моего костра, он закидывал его песком. Орангутан выпрямился и шагнул ко мне. Дым больше не скрывал его, и я увидел, кто передо мной. Это был вовсе не орангутан. Это был человек.
Я, Кэнскэ
Он был совсем низенький, не выше меня ростом, и очень старый. Я таких старых стариков в жизни не видывал. Из одежды на нём были только изодранные штаны, собравшиеся у пояса в гармошку. На ремне болтался нож. И он был очень тощий. В некоторых местах – на плечах и животе, вокруг шеи – его медно-коричневая кожа висела складками, точно сделалась велика для усохшего тела. Волос у него было чуть-чуть – они торчали длинными седыми клочьями на голове и подбородке.
Я сразу заметил, что он ужасно взволнован: подбородок дрожит, глаза под тяжело нависшими веками так и сверкают гневом.
– Дамеда! Дамеда! – заголосил он при виде меня, трясясь от ярости.
И бросился ко мне вверх по берегу, отчаянно размахивая палкой. Я попятился. Он, может, и древний, и костлявый, как скелет, а бегает вон как проворно. Приблизившись, старик опять разразился воплями:
– Дамеда! Дамеда!
Я никак не мог понять, что он говорит. То ли это китайский, то ли японский.
И я решил убежать. Но тут Стелла, которая, неизвестно почему, ни разу на старика не тявкнула, вдруг метнулась от меня к нему. И вовсе не ощетинилась. И рычать даже не думала. И вообще она радовалась старику, как старому другу. Ну и дела.
Старик остановился в паре футов от меня. Несколько мгновений мы оба молчали. Он, тяжело дыша, опирался на палку:
– Америкадзин? Америкадзин? Американец? Эйкокудзин? Британец?
– Да, – с облегчением закивал я. Наконец хоть что-то понятное. – Англичанин, я англичанин.
Казалось, он выговаривает слова с большим трудом:
– Нехорошо. Огонь, нехорошо. Понимать? Огонь нет. – Выглядел он уже не таким сердитым.
– Но мои мама с папой, они же могут увидеть дым.
Старик, похоже, не понимал ни слова. Поэтому я указал пальцем на море, чтобы объяснить ему:
– Там. Они там. Они увидят огонь. Они придут и спасут меня.
Старик почему-то снова разозлился.
– Дамеда! – взвизгнул он, махая на меня палкой. – Огонь нет!
Я подумал, он сейчас меня ударит. Но вместо этого старик принялся водить палкой по песку у моих ног. Бормоча себе под нос, он что-то рисовал. Что-то похожее на фрукт или, может, на орех. На арахис. Это же карта острова, догадался я. Закончив, он опустился на колени, набрал полные пригоршни песка и насыпал на каждом конце нарисованного острова по горке – это, значит, два холма. А потом он очень решительно провёл через весь рисунок черту, отделив широкую часть от узкой.
– Ты, мальчик. Ты тут, – сказал старик, указывая на мою пещеру в конце пляжа. – Ты. – Он ткнул пальцем в песчаную горку, которая была моим холмом.
А потом он принялся прямо на песчаной карте что-то писать. Только буквы у него были вовсе не как буквы – какие-то галочки, треугольнички, крестики, прямые и косые черточки и загогулины. И всё это он писал столбиками, справа налево.
Старик уселся на
