от души похохотали бы по поводу злоключений тюремного чинуши, если бы у них не была забота о том, что делать дальше.
Прежде всего путеец, как только стемнело, повел их на другую квартиру, где находился и Езиоровский. Здесь товарищи устроили совет, к которому был привлечен и начальник станции, лично не присутствовавший, но осведомленный о происшедшем братьями-практикантами. При участии столь влиятельного сторонника революционеров было решено, что беглецы в потемках сядут в вагон с солдатами в одном из эшелонов, двигающихся к Харбину и Владивостоку. Отсюда они проедут по направлению к Манчжурии до промежуточной станции Харанор. Там же их устроят так: в Хараноре стоит теплушка с буровыми инструментами, распоряжается ею мастер, надежный организованный товарищ. Он замкнет Матвея, Браиловского и Езиоровского в эту теплушку, выпишет наряд на ее отправку до Читы и под замком провезет в поезде вагон мимо самого опасного для беглецов пункта — Борзи, под видом запертого бурового инструмента. После того, как Борзю поезд минует, мастер откроет дверь в вагоне и беглецы дальше поедут в качестве рабочих-бурильщиков, для чего всем трем путникам начальник даст проездные бесплатные билеты железнодорожников.
Так это и было сделано. Помощник машиниста, на квартире которого остановились беглецы, сбегал к первому эшелону, отправлявшемуся на Харбин и договорился там с солдатами о том, чтобы те провезли трех срочно командированных мастеровых до следующей станции. Солдаты охотно согласились. В потемках беглецы пробрались к эшелону, миновав вокзал. Влезли в вагон. Солдаты, пустив пассажиров, велели им спрятаться за узлами на нарах для того, чтобы кто-нибудь из их начальства не придрался за провоз вольной публики. Довольные такой удачей трое товарищей сбились на полках нар и стали слушать продолжавшийся между солдатами разговор. После первых же фраз Матвей увидел, как удивленно вытянулось лицо Браиловского, когда он услышал, что солдаты говорят о предстоящем стихийном бунте в их части против командного состава.
Матвей уже говорил Браиловскому о том, как в связи с неудачами самодержавия на русско-японском фронте, в самых широких массах растет революционное возмущение. Из газет он знал также, что революция близится. Но все, что передавалось со вторых рук, было как-то отвлеченно,— тут же, за два года впервые взглянувший на уголок жизни, освобожденный революционер сразу почувствовал все значение назревающих в эти дни событий.
— Мы говорим ему, — рассказывал про какого-то командира солдат, — ты нас не пугай, мы пуганные, а он кричит: «я расформирую полк, я вам всем скомандую налево кругом в Сибирь». Мы ему тогда режем: — ты освободи наших товарищей, — а он: «я вас в батальоне заморю и в тюрьме сгною». Мы ему: —сам сгниешь, если так будешь людей дергать...— Позеленел весь... Ну, на этот раз кончили тем, что решили послушаться, а на фронте мы, или кто другой, ему вспомним батальон...
Браиловский подумал, что солдаты знают о том, кто их пассажиры и нарочно бахвалятся, — мол, и мы не лаптем шиты, Матвей в ответ рассмеялся.
Как бы то ни было, путешествие с солдатами способствовало только повышению настроения беглецов не в пример всем другим событиям этого дня.
С помощником машиниста товарищи приехали ночью в Харанор к мастеру буровых работ. Тот пригласил беглецов закусить. Он без разговоров согласился сделать все, что от него требовали, но при этом он предупредил, что когда он закроет вагон и теплушка будет стоять на станции необходимо не производить никакого шума, ибо первый, же шорох, произведенный в замкнутом вагоне, вызовет у железнодорожной прислуги подозрение. После этого он подвел беглецев к стоявшему в тупике вагону.
Мастер выбрал минуту, когда возле тупика не было стрелочников и составителей, набиравших состав поезда, впустил беглецов в вагон и быстро повесил замок.
Три человека очутились в абсолютной темноте.
Матвей, остановившись среди вагона, подумал:
— Одна дверь на замке, а как же закрыта другая?
Стараясь не производить ни малейшего шума, он на цыпочках стал пробираться к двери, противоположной той, в которую вошел с товарищами. Он чувствовал, что под ногами у него хрустит рассыпанная угольная мелочь, но стараясь не скрипеть ею, он кое-как добрался до двери и стал ее ощупывать. Скоро он нащупал в ней и в косяке вагона пару больших костылей и связывавший их прочный веревочный узел. Он успокоился. Не желая производить дальнейшего шума, он оперся локтем на этот узел и застыл возле двери, чувствуя, что начинает мерзнуть.
Что же делали его товарищи?
Матвей слышал осторожный шорох шагов, кто-то тихо передвигался, ища себе уголок, чтобы примоститься где-нибудь. Затем шорох прекратился в углу вагона и вдруг:
— Дзинь, тарах-рах!
Что-то грохнуло и зазвенело, как-будто в вагон кто-нибудь брызнул камнем по окну.
— Жи-вот-ное! — протянул сдавленным полуголосом Браиловский в темноте.
Матвей молчал, догадавшись, что шум произвел неловкий поляк.
Стоять возле двери без движения делалось все холодней, но и двигаться тоже нельзя было; Матвей коченел, решив тем не менее не шелохнуться, пока не тронется вагон.
В таком положении неподвижности беглецы находились часа четыре.
Но вот стало светать. Окно все больше и больше серело. В вагоне уже можно было рассмотреть его общие контуры. Вырисовалась сперва печь посредине, трубы, стали различаться углы.
Долго Матвей рассматривал, в каком положении находится Езиоровский, и, наконец, увидел, что он стоит возле стены. Здесь была доска, на которую он хотел сесть, но взявшись за нее руками, неловкий беглец свалил ее на целый склад пустых четвертных бутылей, вызвав тем и шум, и ругательство Браиловского. Но и самого поляка этот шум сильно перепугал, так что он протянул к доске руки и застыл в этой позе, не меняя ее в течение всего остатка ночи. И смешно стало Матвею, и в то же время не мог не почувствовать он целую трагедию в этой мелочи каторжного побега.
Но все беглецы окончательно замерзли. Поэтому настоящим спасением было то, что начали, наконец, передвигать вагон. Матвей немедленно перебрался к Браиловскому и вместе товарищи закутались в двух шубах. Езиоровский тоже натянул взятый у путейца Матвеем запасный кожух.
После того, как с вагоном произвели несколько маневров, его, наконец, прицепили. Вагон постоял в составе полчаса и поезд тронулся.
Дружно и радостно стали прыгать и бегать по вагону замерзшие путешественники! Но радоваться было рано, ибо впереди был самый опасный теперь для них пункт — Борзя с надзирателями, осматривающими проходящие поезда. Миновав ее, беглецы могли затопить печь, отогреться и ждать, что их товарищ буровой мастер, едущий с поездом, откроет в вагоне дверь и даст
