– Да, очевидно, ты уже поняла, что я притворялась тобой. Ты это хочешь услышать? Потому что этот проступок кажется довольно незначительным по сравнению с тем, что устроила ты.
Хелен приподняла бровь, но ничего не сказала.
– Ты убила Джанет Берд? Дженни?
– Все не так просто, Флоренс.
– Либо ты убийца, либо нет.
Хелен села на кровать.
– Хорошо, я расскажу тебе, что произошло. Только… дай мне минутку. – Она достала из кармана пачку сигарет и закурила. Флоренс заметила, что ее рука слегка дрожит.
– Дженни вышла из тюрьмы в начале этого года. Мы не поддерживали отношений, так что я об этом не знала, пока она не появилась на моем пороге. В разгар метели, около семи или восьми вечера. Я читала внизу у камина и вдруг заметила свет фар на подъездной дорожке. Ты жила там и знаешь, что ко мне никто не приезжает, да и свернуть туда по ошибке практически невозможно. Поэтому я поднялась наверх за пистолетом.
– У тебя есть пистолет?
– Ну конечно, есть. Только абсолютно наивная или глупая женщина могла бы жить в лесу совсем одна и не иметь пистолета. Так или иначе, я вернулась вниз и увидела, что подъезжает такси. Я подумала, что большинство убийц и насильников не ездят на такси к своим жертвам, поэтому положила пистолет и пошла к двери.
Это была она. Бог мой, я ее сначала даже не узнала. Когда-то она была красавицей, Флоренс. Настоящей красавицей. Все мальчишки в Хиндсвилле сходили по ней с ума. И мужчины тоже. Был один учитель, который преследовал ее, как раненый зверь. Но эту женщину нельзя было назвать красивой. Она была похожа на наркоманку. Волосы длинные, грязные и совсем седые. У нее не хватало нескольких зубов. Моя ровесница, а выглядела лет на шестьдесят. – Она сделала паузу. – Была моей ровесницей.
Она схватила меня и обняла. И я даже не могу описать, как ужасно она пахла. Как… кошачья моча. Забродившая кошачья моча. Ну что я могла сделать? Обняла ее в ответ. Пригласила войти. Она ведь когда-то была моей подругой.
Я привела ее на кухню и налила нам кофе. А потом мы просто сидели и… испытывали ужасную неловкость. В последний раз я видела ее, когда нам было по семнадцать. А сейчас у нас уже не было ничего общего. Вообще ничего. И она все время ковыряла кожу вокруг пальцев. Вид у них был такой, будто там стальной мочалкой прошлись. Я заметила, что она смотрит на бурбон над холодильником, и предложила налить. Мы добавили немного в кофе, и стало полегче. Она начала говорить. Сказала, что только благодаря мне смогла пройти через тюрьму… Благодаря мне… Что она понимает, почему я сделала то, что сделала. Что она меня простила. Что мы сестры – всегда были и всегда будем.
– Простила тебя за что?
– А?
– Она сказала, что простила тебя.
– Ну да. Я лишила ее алиби. Она спросила, может ли сказать, что была со мной в ночь убийства, и я согласилась. Потом отец объяснил, что это очень неудачная идея. Слава богу. То есть я не знала ничего про лжесвидетельство. Я думала, что врать полиции – то же самое, что врать учителю. Поэтому вернулась и сказала правду – что вечер мы провели вместе, а потом она ушла с Эллисом около одиннадцати. – Хелен помолчала. – Вот тогда ее дело и развалилось.
Она сделала еще одну затяжку:
– Чем больше она пила, тем больше нервничала. У нее просто психоз начался. Ходила по кухне из угла в угол. Хватала стаканы и вазы, спрашивала меня, сколько они стоят, открывала шкафы и захлопывала обратно. Она начинала злиться. И вдруг выдвинула версию, что это я виновата, что она оказалась в тюрьме. И все это время я богатела на ее истории.
– Она знала про книгу?
– Да, про книгу узнали в тюрьме, люди о ней говорили. Она поняла, что это про нее. Сказала, что я украла сюжет. – Хелен закатила глаза.
– Но ты же действительно его украла, разве нет?
– Все великие писатели воруют. Достоевский. Шекспир. Все. Так или иначе, это была наша общая история. С самого начала.
