любил так, как любила она? Занятно. Прямо соль на рану. Щепотка, а хватило бы на океан.
– Мы все хотели стать лучшими, – произнес он в конце концов. – Поздравляю, Роудс, ты такой стала.
Он прошел мимо, но вскоре услышал за спиной шаги. Либби догоняла его.
– Тристан. – Поначалу ее голос звучал встревоженно. – Куда ты?
– Наверх.
– Тристан, нам надо…
– Ничего нам не надо. Мы все уже сделали, Роудс. Мы давно уже мертвы. – Он ускорил шаг, поднимаясь дальше. Уловил запах дыма, а значит, Либби разозлилась сильнее.
– Тогда зачем это все? Говоришь, все неважно?
Тристан не ответил. Он слышал в голосе Либби панику и рад был бы сказать что-нибудь, что угодно, да только боялся остаться непонятым. Либби ошиблась, но где именно? Во всем или ни в чем? Вряд ли он или даже она это поняли бы.
– Я слушала тебя, – напомнила Либби, становясь на пороге, когда он вошел к себе в комнату. Тристан огляделся в поисках сумки и чистой рубашки. Та, что на нем, была в рвоте и космической пыли. Он нашел новую и взял ее, почти не слушая, как бушует Либби. – Это же ты указал мне обратный путь. Чего еще хотел?
Когда он вернулся, сменив рубашку, но решив оставить брюки, Либби так и стояла на пороге. Он попытался вспомнить, что еще ему понадобится.
И для чего?
– Куда ты?
Прочь отсюда, ответил рассудок. Куда угодно, главное – подальше.
Тристан быстро, но без спешки спустился по лестнице. Он не бежал. Просто уходил.
Разница была важна.
– Не переживай, Роудс, я никому не скажу.
– Я… – потрясенно запнулась Либби. – Ты же согласился на это, Тристан. Знал, что придется заплатить кровью. Знал не хуже моего, и если думал, будто…
Он развернулся. Обхватил ее щеки ладонями и поцеловал.
– Все не зря, – заверил он. – Все.
По изумленному выражению на лице Либби он понял, что смысл прощания до нее дошел.
– Тристан, – хрипло сказала Либби. Непонятно было, то ли она просит его остаться, то ли отпускает.
А впрочем, какая разница?
И только Тристан развернулся, готовый идти, как откуда-то из коридора донесся вопль. Читальный зал. Архивы. В углу горел красный свет, а значит, с защитными чарами было что-то не так. Тристан и Либби застыли, глядя на огонек. Оба поняли, что случилась беда.
Тристан не был Хранителем. Он и исследователем-то еще формально не стал, а на своем месте не сделал пока ничего, лишь прикрыл смерть другого человека и, если совсем откровенно, задолбался. Да, когда-то согласился на все это, но согласие утратило силу. Что хорошего произошло в стенах этого дома?
Тристан пошел дальше. Он не оборачивался, и образ Либби в памяти уже начал таять. Наконец он покинул пределы защитного периметра в косых лучах закатного солнца.
Сделал глубокий вдох. Выдохнул.
Он думал, что все будет… иначе.
– Эй, давай, быстро! – раздался за спиной голос, а следом была темнота и полнейшее отсутствие мыслей.
Интерлюдия
Баланс
В деревне Айи Сато – за пару лет до того, как ее саму выбрало Александрийское общество, вскоре после того, как Далтон Эллери злополучно воскресил росток, и до того, как Атлас Блэйкли узнал о своем будущем из мусора в квартире матери, – жила-была кошка, которую все считали счастливой. Она не жила в семье Айи. Она поселилась у соседской девочки, когда выбралась из-под завалов, оставленных землетрясением и бурей, а сама соседка потом невероятно удачно вышла замуж и родила здоровых детей. Конечно же, соседка и сама была дочерью преуспевающего деревенского врача. Поэтому, кто знает, может, кошка и выбрала ее или просто пришла к дому, в котором уже заработало отопление?
Айя Сато не питала любви к кошкам. Она опустила взгляд туда, где о ее щиколотки, нагло и настойчиво мурлыча, терся пушистый питомец. Она сдержалась и, вместо того чтобы скорчить гримасу, изящно улыбнулась, как и полагалось жительнице Токио, которой она так старательно пыталась казаться.
– Ваша? – спросила она.
– О боже, нет. Моей дочери. – Селин Нова упала рядом с ней на диван и, изящно скрестив лодыжки, убрала за ухо воображаемую прядку золотых волос. – Так просила, так просила… Мы и подумали, что завести кошку будет проще и всем спокойней. Ладно хоть не собака. Кофе? – предложила Селин, жестом призывая кого-то из пустоты.
Айя не держала в доме прислугу из-за воспоминаний о матери. Она могла бы, конечно, нанять дворецкого, но люди в доме – все равно что бродячие кошки, будь они хоть сто раз счастливые.
– Нет, благодарю.
Селин шепнула что-то женщине. Кивнув, та сходила куда-то и принесла стакан воды с газом.
– Спасибо, – раболепно и с обожанием поблагодарила Селин, как благодарят холопа, без которого не могут жить. – В общем, – продолжила она, пригубив воды, – как я и говорила, насчет этой небольшой… – взмахнула рукой, – …проблемы с Форумом. Само собой, она решается.
– Само собой, – согласилась Айя. Расследование под руководством Форума было равносильно суду ООН. Общественное порицание – это, конечно, хорошо и чудесно, но кто займется налоговым аудитом? В том ведь и беда: Форум мог вволю практиковать лицемерие, но в тюрьму никого не отправят.
Это главное знание в мире. Семье Нова не навредить, если не выпотрошить их кошелек, и этого закона не нарушило бы никакое правительство, никакая секта благонастроенных филантропов.
– И все же, – продолжила Селин, – я подумала, может, у вас будут какие-то мысли? Ну, знаете, между нами, девочками. – Промелькнула тень улыбки. – Или хотя бы между нами, генеральными директорами.
– О, правда? Поздравляю, – от души сказала Айя. Селин порой вела себя неискренне, однако дурой или чудовищем она не была. Просто родилась в богатой семье и ничего не могла с этим поделать. Она была не хуже и не лучше хозяйки счастливой кошки, да и потом, Селин вот уже почти десять лет оставалась старшим партнером. Димитрис Нова наверняка не принимал существенных решений с тех пор, как у руля встала его дочь. – Когда ваш отец официально ушел в отставку?
Селин махнула рукой.
– Совсем недавно, с неделю назад. Об этом даже не сообщалось. Я думала, совету директоров придется вырывать бразды правления из папиных холодных, мертвых рук, – добавила она, лукаво посмотрев на Айю, – но в конце концов он поступил мудро.
Немного о том, что Селин пришлось вытерпеть ради отцовского трона, Айя знала. Кровное родство, профессионализм и привычка к богатству, которого большинство членов совета и за несколько жизней не заработает, значения не имели. Человек, не желающий прислушиваться к гласу рассудка (или женщины), был обречен на глухоту, слепоту, но, к несчастью, проклятие
