Париса почувствовала, как Каллум напрягся, оглядывая беспорядок. Он то ли смотрел на архивы, то ли пытался прочувствовать, воспринять – непонятно, да и неважно, Париса потом сама придумала бы что-нибудь для истории, однако в голове Далтона она разобраться не могла, как всегда. В ней не было логики; в таком искалеченном разуме еще не проросли семена ясности, не оформилась человечность, на создание которой уходит целая жизнь. Требовалось нечто не столь четкое, как нейрохирургия, не такое определенное и механическое.
В ее понимании то, каким образом она дала увидеть Каллуму свою смерть, наукой не было. Доброта, достоинство, мораль, хорошо и плохо – подобные вещи всегда пластичны и зиждятся на шатком фундаменте. Существует ли чистое зло? Возможно, но кто тогда Париса в мире полярностей? Смысл жизни либо непознаваем, либо просто неважен, а причина всего сущего меняется день ото дня. Сама жизнь подвижна, изменчива, энтропична. Она никогда не будет идеальной, всесовершенной.
Далтону нужен был не хирург, а художник. Пусть даже этому художнику не требовались холсты, краски и сама живопись.
«Чего он хочет?» – спросила у Каллума Париса, но тут Далтон метнулся к ней:
– Ты ведь знаешь, для чего библиотека нас отслеживает? Она создает модели, предсказывает наши действия, чтобы нас можно было воссоздать. Вот для чего ритуалы. Атлас знает, Атлас объяснит… Я хранил твои тайны! – проорал Далтон, восставая против безразличного разума дома. – Я хранил их, и с тебя причитается! Я отдал тебе все, а теперь ты верни моего физика!
– Далтон…
Каллум отвел Парису в сторону и тихо произнес:
– То, что ему нужно, я уже достал. Я знаю, что он ищет, знаю, что это.
– И? – Париса пыталась понять, чего он тянет, однако разобраться толком не получалось. Дело было не в том, что мысли Каллума уподобились каше в голове Далтона. Он прогонял про себя какое-то досье. Некие статистические данные вроде шансов на выигрышную ставку.
– Обычно это не я указываю на то, как следовало поступить в той или иной ситуации, но вот эта вызывает у меня опасения, – произнес он с выражением, которое Париса могла бы назвать надменным, если бы не помнила о весьма ограниченном мимическом арсенале Каллума.
– О, так у тебя вдруг совесть выросла, – пробормотала Париса, а Далтон вдруг подскочил к ней и в гневе схватил за руку.
– Мне нужна его магия, – сказал он. – Тело мне ни к чему.
– Чье тело? – спросил Каллум, и Париса все увидела в голове Далтона.
Увидела лежащего неподвижно…
– Нет. – Она попятилась на подгибающихся ногах. – Нет, только не… – Ее замутило. – Только не говори, что это ты, Далтон…
– Конечно, не я. Он же мне нужен! – рявкнул он, и Париса невольно вздрогнула. Она встречала слишком много таких мужчин и всякий раз испытывала отвращение, когда они миновали эту точку невозврата. Выплескивали гнев, которого Париса испытывать и тем более показывать себе не позволяла. – Он мне нужен, – прорычал Далтон и крепко схватил ее за плечи. – Я либо оживлю его, либо воссоздам, а странник пусть…
За спиной у Далтона, на уровне головы полыхнул красный огонек. Париса словно перенеслась в другой кошмар, случившийся в другом мире, в другой жизни. Второй раз при ней взламывали защитные чары дома.
– Что теперь? – прошипел Каллум ей на ухо, а Далтон почти в тот же миг, не отпуская ее, развернулся, заметил тревогу.
Париса разрывалась: с одной стороны, ее ждал бардак, в который она же помогла превратить разум Далтона, с другой – необходимость кому-то навалять.
– Каллум, – сказала она, теряя самообладание, – ебать тебя в рот, ты сам знаешь, почему зажегся свет…
– В доме кто-то есть, – прозвучал неровный голос, и от неожиданности все трое замолчали.
Двери с грохотом распахнулись, и в комнату на заплетающихся ногах ввалился юноша. В тот же миг Далтон с воплем впился Парисе ногтями в плечи.
Боль. Она тоже ее ощутила, стиснув зубы, а в голове вдруг прокатились раскаты грома.
Да, в доме кто-то был, и не один, но не на физическом уровне. Пробили телепатические чары. Те, что сотворила она.
И если только она не совсем ошибалась, то в святая святых проникли точно так же, как она когда-то, через подсознание Далтона.
– Что это такое? – Каллум уставился на полумертвого парня так, словно это он был угрозой во плоти.
Париса мгновенно его узнала, даже невзирая на помутнение в глазах и на абстрактную телепатическую боль. Ее мысли словно кто-то медленно свежевал, снимая слой за слоем, точно кожу, ясность ума, постепенно подбираясь к животной, первобытной составляющей мозга. К самой искре, что велела ей жить. А она у Парисы очень даже была, спасибо Каллуму. Она теплилась в самом ядре сущности, эта рефлекторная тяга продолжить жить, даже не зная, как и зачем. Она заставляла через силу покинуть горящее здание, всплыть на поверхность, превозмочь себя и сделать вдох. Тяжело, зато потом говоришь себе: оно того стоило. И в самой глубине души Париса это знала, знала лучше всего прочего. Боль – не симптом существования, не условие, а фундаментальная частица, неизбежная составляющая плана. Без нее не было бы любви, которой Париса избегала не потому, что не видела в ней смысла, просто считала цену неоправданно высокой. Любить для нее значило только одно: переживать чужую боль как свою собственную.
Далтон рухнул на нее, рыча сквозь стиснутые зубы и брызжа слюной. Париса слепо покачнулась и чуть не упала вместе с ним, но кто-то поддержал ее за руку. Значит, Каллум все еще рядом; так и не оценил угрозу верно. Париса оперлась о него, прижимая пальцы к виску. Жгучая боль становилась все сильнее, как если бы Париса слишком долго смотрела на солнце.
– Что происходит? – Голос Каллума звучал тем тише, чем сильнее становилась боль. Парису будто глубже и глубже затягивало в океанскую пучину. Она закрыла глаза, уже почти не чувствуя опоры, почти не слыша затухающего эха его голоса.
Когда же она открыла глаза, читальный зал исчез. Его сменили развалины замка, груды разбитого камня над буйной рощей кипарисов. Париса закружилась на месте, ища Каллума или Далтона.
– Твои телепатические чары взломаны, – произнес рядом низкий голос.
Она обернулась и увидела Гидеона Дрейка. Он ждал. Париса не поняла, стоит ли удивляться, а Гидеон тем временем протянул ей некий предмет. Париса взвесила подарок в руке: тяжелый, а еще знакомый.
– Телепат, – глухо поприветствовал ее Гидеон.
Париса сжала рукоять меча. Того, которым она его чуть не прикончила.
Отлично, значит, сегодня она не умрет. Только не так.
– Сноходец, – ответила она.
Гидеон
То, что прежде
