— По-моему — неплохое. Но вообще-то живется мне не очень легко! Хотя — интересно! — говорю я, спохватившись. — Ведь я докер! — И, не зная почему, вдруг рассказываю ему о портовой жизни, о людях нашей артели, правда, уже распущенной.
Гусейн-заде, точно подремывая, слушает меня, положив свои большие руки на колени. Потом — кивает головой:
— Жизнь — хорошая школа. — Подумав, добавляет: — Самая лучшая школа.
— А зачем тогда учиться в школе? — Я смеюсь.
— А грамоту надо знать?.. В остальном надо учиться у жизни. Только когда живешь среди людей, понимаешь их радости и страдания…
— Да, страдания… В порту я часто вижу несчастные лица, товарищ Гусейн-заде, тяжелые судьбы. У меня многие просят помощи. Но я не всегда знаю, что ответить, как помочь людям.
— А это подскажет тебе совесть, дорогой. Готовых ответов не ищи на все случаи жизни. Не бойся ошибиться!.. Гусейн-заде тоже ошибался, не святой. — И тут он по-свойски подмигивает мне, делает энергичное движение, сжимает руки на коленях: я вижу знакомые мне кувалды. — Но о совести поговорим как-нибудь в другой раз. Не за этим пришел к тебе Гусейн-заде.
«А зачем же?» — Я напряженно смотрю на него.
— Надо дальше учиться, дорогой!..
— Куда же дальше?.. Я только весной закончил школу, товарищ Гусейн-заде.
— Дальше, дальше надо учиться! — Он пододвигает табуретку к самой кровати. — Стране сейчас нужны не столько грузчики, даже если они себя называют докерами, сколько инженеры! Строить фабрики, заводы! Ты парень грамотный, лучше меня все это знаешь. А грузчиков для работы в порту мы наберем. Хоть на двадцать артелей! Даже кадровых!.. Из Управления мы получили разверстку на пять человек. Учиться в Ленинграде!.. Думали, думали — и решили тебя послать в институт, учиться на инженера. Остальных — пошлем на рабфак. — Он по-отечески треплет меня по плечу. — Научишься машины строить!
Я задумываюсь. «Интересно, получился бы из меня приличный инженер?.. В детстве я много «строил». Одних приемников мы сколько наделали с Виктором!.. И сейчас испытываю восторг при виде какого-нибудь инструмента, каких-нибудь там пустяковых деталей, самых что ни на есть простеньких болтов, гаек, шестеренок. Руки сами тянутся к ним…»
— Но у меня совсем другие намерения, товарищ Гусейн-заде, — говорю я. — Не зря же я пошел в докеры…
— Знаю, знаю. Горбачев рассказывал. Ведь я все знаю о тебе! — Он снова по-свойски подмигивает мне. — Ты думаешь о мировой революции, я тоже думаю о ней. Но революция продолжается в работе каждого человека, в моей работе, в твоей работе. Революции нужны грамотные солдаты. Тебе надо стать инженером! Жалко, у меня нет среднего образования!.. А то бы Гусейн-заде тоже пошел учиться. — Вздыхает. — До института, правда, я не дотяну — годы не те, дорогой! — но рабфак обязательно закончу.
— Но кто меня примет в институт без рабочего стажа?
— Профсоюз путевку даст! Потом, у тебя небольшой стаж есть. На всякий случай Гусейн-заде напишет тебе еще записку Товарищу Кирову!.. Читал его приветствие нашим нефтяникам?.. Не отстаем от ленинградцев. Пятилетку по нефти выполнили за два с половиной года, очень обрадовали Мироныча. Не зря, выходит, он столько лет был нашим партийным руководителем. К тому же Гусейна-заде он хорошо знает, поможет тебе…
Тут я с особенным уважением смотрю на этого старого потомственного грузчика. Интересно, откуда он знает Кирова? По каким делам ему приходилось встречаться с ним? Но спросить, конечно, не смею.
— Спасибо за заботу, товарищ Гусейн-заде, — говорю я. — Но ваше предложение такое неожиданное… Я не знаю, что и ответить…
— Он еще будет думать! Мне бы предложили!.. Гусейн-заде не только бы поехал — пешком бы пошел в Ленинград! — И тут он опускает кувалды на свои мощные колени.
Глава пятая
Выйдя из больницы, я с минуту стою в раздумье: куда идти? Ищу по карманам мелочь — крупных-то нет! Набирается что-то около рубля. Решаю: пойду в порт, съем две-три порции шашлыка, этим отмечу выздоровление.
Город мне снова кажется наводненным крестьянами. Их можно встретить на всех улицах. Но чаще всего — во главе с вербовщиками, небольшими колоннами. Идут они на нефтяные промыслы. Работы там сейчас много. Расширяются старые, осваиваются новые площади. Строятся дороги, новые поселки.
Много крестьян толпится у Морагентства и его погрузочного отдела в порту. Эти, конечно, просятся в грузчики. Вот когда лафа старши́м! Можно сколотить хоть десяток артелей.
Я хочу пройти на 17-ю пристань. Может быть, увижу кого-нибудь из наших ребят? Но вахтер — тот самый, который с видом знатока тогда ощупывал «персидские арбузы», — останавливает меня. Требует пропуск! Пропуск — это новость. А какой может быть пропуск у грузчика? Разве что его палан? Но палана сегодня у меня с собою нет.
Но бог с ним, с вахтером! Я иду на «пятачок». Здесь табором располагаются несколько десятков крестьянских семей. Наверное, ждут пароход. Не на рыбные ли промыслы они держат путь? Не в Закаспийский ли край?.. Ташкент, говорят, город хлебный…
Я ищу стариков шашлычников. Но нигде их не видно. Еще новость! Не видно никого и из жуликов-картежников. Не полетела ли вместе с Агаповым и контрабандистами с «Апшерона» и вся шайка Махно? Всех точно смело метлой…
Я сажусь у самого моря, смотрю на море, наблюдаю за погрузочной суетней на двух пристанях — 17-й и 18-й. Волны лениво плещутся у моих ног.
Вокруг слышна речь украинская, татарская, мордовская. Каждый здесь чем-нибудь занят. Пьют, едят, курят, чинят одежду, перебирают вещички в корзинах и торбах.
Я прислушиваюсь к разговорам соседей. Есть здесь приезжие крестьяне с Украины и с верховья Волги. В это лето там страшная засуха. Все спалило зноем!.. Есть и колхозники-отходники. Но эти — из других мест. Приехали они на сезонную работу — до весны. С уборкой дома, видимо, справятся и без них — хватает рабочих рук.
Радуюсь тому, что на этот раз на «пятачке» мало крестьян-беглецов. Кажется, дали все-таки по шапке Алешке Зыкову. Если и не всюду, то во многих местах…
Придя в барак, я вижу, что и здесь людно. Даже при открытых окнах и сквозняке стоит тяжелый запах овчины, пота, селедки и махорки.
Топчаны наших артельщиков отодвинуты к окнам и поставлены впритык. Убран стол. На его место тоже поставлены топчаны. Их в бараке прибавилось штук двадцать или тридцать.
Все здесь стало чужим, все незнакомым. Никого из нашей бродячей артели! Все разлетелись кто куда.
Я стучусь в дверь к тете Варваре. Выходит какая-то незнакомая мне женщина и говорит, что Варвара прилегла отдохнуть, а вообще-то болеет. То-то вместо нее в бараке орудуют две другие тетки, наверное — жены вновь принятых грузчиков.
