у казаков и поэтому запомнились им надолго. Командарм утверждал, что соседняя 10-я армия отрезана и полностью погибнет, а 9-я армия сильно потрепана. Всеволодов считал положение красных на всех фронтах безнадежным, заявлял, что Гражданская война продлится еще не более двух месяцев, что борьба казаков с казаками бессмысленна. Красный командарм всячески расхваливал армию Деникина, причем у казаков сложилось странное впечатление, что Всеволодов разве что напрямую не посоветовал им сдаваться противнику. По его словам, сдающихся в плен белые не расстреливали, а преподносили им чарку водки. О себе Всеволодов говорил как о насильно мобилизованном, заявлял, что через две недели подаст в отставку[1094].
Дополняют картину измены эмигрантские воспоминания самого Всеволодова. Прежде чем перейти к белым, он сообщил о своем намерении белому командованию через скрывавшихся казаков. Шофер В. Карманов решил уходить вместе с ним. Всеволодов вспоминал: «Расстояние между нашим расположением и противником было всего три четверти или одна верста. Со стороны неприятеля слышались телефонные и телеграфные звонки, мелькали огни.
Мои нервы были взвинчены: меня очень обеспокоивала предстоящая встреча с донцами. Опасаясь эксцессов со стороны казаков, я решился на рискованный шаг. Я узнал, что в хуторе скрываются белые казаки, которых решил разыскать и послать парламентерами к донцам, сообщив им мое намерение перейти на их сторону… Итак, послав одного из белых казаков к донцам, я, нервничая, стал ожидать их ответа. Я поставил условием перехода, что не буду арестован, что оружие останется при мне, что мой автомобиль не будет отобран и что моя семья будет в полной безопасности»[1095]. Вскоре от белых вернулся посланец, сообщивший, что все условия Всеволодова будут выполнены.
Переживания, испытанные Всеволодовым после перехода на сторону белых, схожи с впечатлениями другого перебежчика, генерала А.Л. Носовича. Сам перебежчик вспоминал: «Я всем сердцем чувствовал предстоящую радостную встречу с донцами.
На гребне холмов показались темные силуэты казаков Голикова с пиками и пестрыми значками, покидавших хутор. Стройными рядами казачьи сотни с песнями уходили на восток…
Получалась странная, нелепая аномалия: я, командарм IX, находился ближе к противнику, чем казачья дивизия, по крайней мере, на полторы версты да еще вместе с семьей! Я и до сих пор не могу понять, каким образом члены Революционного совета армии могли этого не заметить и оставили меня безо всякого надзора и наблюдения? Впоследствии я узнал, что за эту роковую ошибку и нерадение два члена совета были разжалованы в солдаты и отправлены на фронт.
Когда при первых проблесках восходящего солнца исчезли последние силуэты казаков, я перекрестился три раза и тронулся в неведомый, туманный и небезопасный путь. Я, жена и дети сидели внутри автомобиля. Белые казаки, сопровождавшие меня, разместились: один, с пулеметом, рядом с шофером; двое, с пулеметом, сели в автомобиль вместе со мной; остальные, с винтовками, — по два на каждой подножке.
Ехали без дороги, полем и, ввиду большой нагрузки, медленно. Местность представляла собою болотистую, кочковатую тундру.
Подъезжая к переправе через Медведицу, я увидел казачью сотню, выстроенную развернутым фронтом. Сердце мое забилось сильнее: “Ага, это почетный караул! — думал я. — Значит, все благополучно”.
Подъехав на сто шагов к сотне, я вышел из автомобиля и направился к казакам. Стоявший впереди сотни офицер, очевидно командир, вынул шашку и, салютуя, подъехал ко мне. Я же глазами искал почетную депутацию с хлебом и солью, однако никакой депутации не увидел.
Командир сотни и три казака подъехали ближе, и командир обратился ко мне со следующими словами:
— Генерал! По приказанию моего начальства, я вас арестую. Потрудитесь сдать вашу шашку, револьвер и ценные вещи.
У меня потемнело в глазах, ноги подкосились. “Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — подумал я. — Где же честное и благородное слово донского казака?!”
Отобрав у меня шашку и два револьвера, меня посадили в автомобиль и повезли в штаб дивизии. Казачий офицер в чине хорунжего сел с правой моей стороны, посередине между мною и женой. Он вынул револьвер, приставил его к моему правому виску и сказал:
— Если вы сделаете попытку к побегу и неповиновению, я вас застрелю!
Выглядел он возбужденным, зверским и решительным. Он был готов на все.
Так мы ехали в штаб дивизии. На каждом ухабе мы все высоко подпрыгивали, и я рисковал получить пулю в висок.
В штабе дивизии меня встретил войсковой старшина Егоров и два офицера, руки мне не подали, держали себя надменно и, я бы сказал, — нахально.
Я подумал: “Какие же вы идиоты высокого полета! К вам добровольно явился командир IX советской армии и принес чрезвычайной важности, неоценимые сведения и документы, а вы отворачиваете от него нос. Какие же вы необразованные хамы!”
После десятиминутного разговора меня повезли в штаб Первого Донского корпуса Генерального штаба генерала [Н.Н.] Алексеева. Грубый и полудикий хорунжий исчез. Его заменил урядник старшего возраста, с бородкой и проседью, лет сорока восьми. Он был вооружен винтовкой, имел добродушное, приятное лицо, спокойный взгляд и производил симпатичное впечатление; в противоположность хорунжему, он был вежлив и предупредителен.
Мы ехали молча. Я был подавлен и разбит. Черные, тревожные мысли роились в моей голове, кто-то шептал мне на ухо: “Беги обратно, пока еще не поздно, не то тебя расстреляют. Скажешь, что ты попал в плен и бежал!”
Значит, все, что говорили и писали о донцах, было правдой! Но как я мог бежать, когда со мною были жена и дети? Да и кто мне поверит, что я попал в плен? — членов совета не проведешь!»[1096] Таким образом, к перебежчику отнеслись с недоверием.
В штабе I Донского отдельного корпуса Всеволодов представился генералу Н.Н. Алексееву. Прием был уважительным. Всеволодов подробно изложил обстановку, сообщил расположение частей РККА, планы его и соседних армий. Фактически Всеволодов предоставил донскому командованию данные, позволившие захватить город Балашов.
Упоминание восходящего солнца в описании бегства Всеволодова позволяет сделать вывод, что непосредственно побег произошел 23 июня. Это подтверждает запись в журнале военных действий штаба Донской армии, где под 10 (23) июня 1919 г. записано: «В районе ст[а] нц[ии] Липки нашим частям добровольно сдался командующий Х (так в документе. — А.Г.) советской армией Генштаба п[олковни]к Всеволодов»[1097]. Эти сведения содержались в оперативной сводке № 393/к от 11 (24) июня.
Ценности Всеволодов закопал в саду на станции Серебряково, причем позднее сумел за ними вернуться. Затем Всеволодова отправили в Екатеринодар, откуда он вместе со Ставкой генерала А.И. Деникина переехал в Таганрог.
Три дня, вплоть до 26 июня, РВС 9-й армии отмалчивался, считая, что Всеволодов находился
