что, учитывая ярко выраженный франкофильский характер континентальной блокады, самым сильным был прогресс в Великой Франции. Как и в Британии, быстрее всего развивающимся сектором экономики стала хлопчатобумажная промышленность. Она базировалась в шести основных районах — Париже, Нормандии, Фландрии-Пикардии, Эльзасе, Бельгии и Рейнланде — где стремительно росло потребление хлопка-сырца и производство готовых тканей. Так, в 1802 г. было произведено 5000 тонн тканей, к 1804 г. эта цифра выросла до 10.800 тонн; в равной мере вывоз хлопчатобумажных тканей за 1807–1810 гг. вырос на тысячу процентов, а валовой объём продукции за это время увеличился примерно в четыре раза. Между тем, если рассмотреть число веретен, то к концу 1810 г. в Генте, Лилле, Рубе и Туркуане (Tourcoing) их насчитывалось всего 293.000, тогда как в 1814 г. после нескольких лет депрессии в Париже их было 150.000, а в департаменте Нижняя Сена — 350.000. С этим был сопряжён одновременный резкий рост числа текстильных предприятий и населения таких городов, как Гент, Мюльхаузен и Сен-Кантен.
Но от экономического бума выиграла не только хлопчатобумажная промышленность. Появление ткацкого станка Жаккара дало мощный толчок развитию шелкоткацкого производства в Лионе и Сент-Этьене, тогда как в Рейнланд-Крефельде (Rheinland-Krefeld) производство шёлка, может быть, даже удвоилось. Шерстяная промышленность, сильно подгоняемая запросами военных, переживала определённый технологический подъём, а предприятия её начали укрупняться; возникли важные центры производства шерсти в Вервье (Бельгия), Эльбефе и Лувье (Louviers) (Нормандия), Реймсе и Седане (восточная Франция) и Аахене и Юлихе (Julich) (Рейнланд), при этом старые районы производства для внутренних нужд, напротив, страдали от значительного спада. Если отвлечься от текстильной промышленности, значительное технологическое обновление произошло в химической промышленности, намного увеличилась добыча угля на севере, где она за 1807–1809 гг. выросла на тридцать три процента, а в Бельгии она росла ещё быстрее и к 1810 г. составила 1.500.000 тонн за год, в Париже, Мюльхаузене, Льеже и Вервье началось производство машинного оборудования, большое значение приобрела металлообрабатывающая промышленность в Дюрене (Рейнланд), а к 1811 г. производство штыкового чугуна в Бельгии более чем удвоилось по сравнению с 1789 г., хотя во Франции оно находилось в состоянии стагнации, оставаясь по большей части архаичным в техническом отношении и мелкомасштабным по организации. Наконец, затруднения с колониальным импортом даже привели к появлению нескольких новых отраслей промышленности, таких как производство свекольного сахара и заменителей индиго.
За границами Французской империи картина осложнялась ущербом, наносимым французским протекционизмом, который несомненно привёл к спаду промышленного производства в таких областях, как Северная Италия, Берг и Вестфалия. Но даже здесь были светлые моменты — относительно высокое качество вырабатываемого в Ремшайде и Эссене чугуна позволило выжить металлургической промышленности в этих городах, вдобавок там до 1812 г. устойчиво росла добыча угля. Кроме того, в других районах правящие режимы располагали большей свободой опекать свою промышленность, во всяком случае те её отрасли, которым благоприятствовали географические и коммерческие факторы. Если взять в качестве показательного примера Саксонию, то мы видим, что наполеоновский период отмечен значительным развитием хлопчатобумажной промышленности. Саксония, уже относительно одарённая талантами и имевшая готовый запас специалистов и практического опыта, находилась на перекрестье важных торговых путей в самом сердце Европы — Лейпцигская ярмарка была одной из важнейших на континенте — и использовала преимущества прекрасных путей сообщения и сравнительную лёгкость получения хлопка, поступающего из Леванта. Кроме того, саксонский король обладал независимым характером и не хотел раболепно подчиняться диктату Наполеона, и поэтому был готов проводить тарифную политику, резко противоречащую политике Франции. Вследствие этого сырьё в Саксонии стоило значительно дешевле, чем во Франции, и появилась крупномасштабная хлопчатобумажная промышленность, при этом общее число веретен выросло с 132.000 в 1806 г. до 255.900 в 1813 г.; это сопровождалось появлением в Хемнице лёгкого машиностроения, основывавшегося на производстве прядильных машин периодического действия. Также и Швейцария, которой гораздо больше мешал Наполеон, видимо склонный закрывать глаза на Саксонию из-за доказанной ею военной эффективности, добилась значительного прогресса в области машинного прядения под влиянием промышленника Ганса Эсшера (Hans Esscher), который также развернул производство необходимых машин. Наконец, в Неаполе Иоахим Мюрат предпринял серьёзную, хотя в конечном счёте и безуспешную, попытку организовать современную текстильную промышленность, поощряя иммиграцию иностранных производителей и оказывая им поддержку предоставлением свободных помещений и значительным покровительством со стороны государства.
Итак, что же мы видим? Утверждать, что Франция, пусть и отдельно от остальной Европы, пережила при Наполеоне промышленную революцию было бы явно нелепо. Крупномасштабное фабричное производство было сосредоточено в очень немногочисленных районах, и даже там оставалось довольно слабым, при этом имели очень широкое распространение, если вообще не являлись нормой, ремесленные методы и ориентированная на внутреннее потребление промышленность; часто сохранялась отсталая технология, при этом энергия пара использовалась в мизерном объёме и не самым удачным образом; большая часть достижений военного времени оказалась легко уязвимой для возникшей после войны конкуренции; Британия получила возможность увеличить технический отрыв; крупные области континента лишились и той промышленности, которая там была; буржуазию подталкивали к вложению капиталов в землю, а не в промышленность; подавляющее большинство населения по-прежнему проживало в сельской местности.
Если Наполеон и не был руководителем общего процесса индустриализации, то, может быть, он хотя бы проложил для него путь, на что указывает изменение взаимоотношений между дворянством и буржуазией. Наверное, не было бы ошибкой утверждать, что первые прекрасно выдержали бурю революционной и наполеоновской эпохи. Хотя дворян часто — но не всегда — лишали установленных законом привилегий, их экономическое господство в целом сохранилось. По их доходам, особенно в Восточной Европе, часто наносил очень тяжёлый удар подрыв экспорта такой продукции, как зерно и лес, вследствие континентальной блокады, что иногда заставляло их идти на продажу определённых количеств земли буржуазии. Однако такое развитие событий было скорее исключением, чем правилом: во Франции, Испании и Италии дворяне принимали участие в приобретении «национального имущества», к тому же в Пруссии и Великом Герцогстве Варшавском освобождение крепостных сопровождалось приобретением дворянами значительной части их земли; так, тридцать девять процентов земли, выставленной на продажу в тосканском департаменте Арно, перешло к дворянам, тогда как в Пруссии юнкеры завладели не менее чем 400.000 гектаров крестьянских участков. Но страдания освобождённых крепостных крестьян на этом не заканчивались. Лишь в очень редких случаях освобождение означало избавление крестьян от финансовых обязательств перед дворянами, поскольку подати, которые они должны были выплачивать за землепользование взамен личной зависимости, просто превратились в арендную плату, вдобавок точное решение о том, от чего собственно освобождается
