сражение, а манёвр, подчёркивая, что его крупнейшие победы — Лоди, Ульм, Маренго и Йена — были достигнуты за счёт знаменитого обходного манёвра, тогда как все его неудачи — Эйлау, Асперн, Бородино и Ватерлоо — явились плодом безрассудных фронтальных атак. Более того, ведущее к победе искусство манёвра опирается на несколько основных принципов, в сущности своей сводящихся к быстроте и сосредоточению сил. Из этого следовало, что отдельные полевые армии должны быть относительно небольшими, поскольку многочисленные войска не могли ни быстро перемещаться, ни легко обеспечивать своё снабжение. В то же время они должны быть хорошо подготовлены, поскольку только за счёт этого можно скомпенсировать их низкую численность. Нечего и говорить, что это было то самое заключение, к которому Жомини стремился всё время — таким образом представление о «небольшой, но хорошей» армии приобретало в определённой степени теоретическое обоснование.
Получив теоретическую опору, военные министерства Европы взялись за создание армий, о которых мечтал Жомини, и за обеспечение их надёжной изоляции от гражданского населения, расшатывая таким образом и без того слабые связи между армиями и народами. Так, во Франции первой реакцией на Сто дней стала чистка офицерского корпуса и расформирование армии в целом, при этом её заменили новым войском, состоящим из сильной и обладающей большими привилегиями королевской гвардии, пяти швейцарских полков и ряда добровольческих «департаментских легионов», предназначенных, по словам Пэдди Гриффита, для того, «чтобы дать какой-то выход легитимистской вере в децентрализованное сельское общество, построенное на принципе noblesse oblige»[344]. Однако оказалось, что за год набиралось лишь около 3500 добровольцев, следствием чего стал возврат к воинской повинности посредством принятия закона Сен-Сира от 1818 г., причём новая система стала точной копией старой наполеоновской. Тем не менее, поскольку годичная норма набора рекрутов сохранялась на очень низком уровне, срок службы составлял восемь лет, а многих ветеранов подталкивали к поступлению в армию, Франция впоследствии получила именно то, что сводилось к профессиональной армии, то же самое было фактически сделано в России, Австрии и Испании, которые сохранили старые выборочные системы набора рекрутов, применявшиеся при старом режиме, или вернулись к ним (и в Испании многочисленные новые полки, сформированные во время Полуостровной войны, были распущены, а их офицеры переведены на неполное жалованье). Только в Пруссии положение дел было несколько иным: вышедший в сентябре 1814 г. закон об обороне устанавливал, что все молодые люди, начиная с двадцатилетнего возраста, должны в течение трёх лет служить в регулярной армии, затем переходить в первый активный резерв армии, а после этого ещё на четырнадцать лет в ландвер. Однако и здесь, по крайней мере среди офицерского корпуса, царил дух профессионализма, к тому же юнкеры сохранили своё господство и, безусловно, не жалели сил на обучение рядового состава и изоляцию его от внешнего мира. Поскольку ландвер, который по плану реформаторов должен был стать отдельной «армией нации», служащей мостом через пропасть, разделяющую военное сословие и гражданское общество, начиная с 1819 г. всё больше подпадал под контроль регулярных войск, в действительности Пруссия почти не отличалась от других государств — задор, с которым прусская армия подавляла народные волнения, печально известен.
Если же окинуть взглядом военную практику, то вновь создаётся впечатление, что в сравнении с восемнадцатым веком положение почти не изменилось. Солдат повсюду держали подальше от гражданского населения в специально построенных казармах или в военных поселениях (в России), служили они по большей части на постоянной основе, а не проводили значительную часть времени в отпуске, да и обращение с ними ненамного улучшилось. В России, Австрии и Британии по-прежнему были широко распространены телесные наказания, включая порки по несколько сотен ударов плетью, поэтому войска, как и раньше, побуждались к действиям страхом, к тому же, даже в таких армиях, как французская и прусская, где солдатами, как предполагалось, должны были управлять поощрение и благожелательность, реалии казарменной жизни, по-видимому, часто характеризовались грубостью и жестокостью по мелочам. Что же касается подготовки, то за исключением, может быть, Франции и Пруссии, в ней особое внимание по-прежнему уделялось муштре на казарменном плацу — в прямой противоположности концепции «мыслящего солдата» — за счёт развития тактической гибкости. И повсюду было низким жалованье, плохим питание, а условия жизни, как правило, являлись очень суровыми, вдобавок солдат, как и пятьдесят лет тому назад, ни во что не ставили. В нескольких словах, несмотря на все перемены революционного и наполеоновского периодов, солдатская доля осталась такой же горькой, как и всегда.
Итак, подведём итоги приведённого выше обзора Реставрации. Очевидно, что после 1815 г. действительно наступил период абсолютистской реакции. Однако она имела гораздо более выборочный характер, чем её часто изображают. Там, где реформы наполеоновской эпохи не угрожали власти государства, а говоря шире, династии, или были для них определённо выгодны, их, как правило, сохраняли и даже развивали, и на самом деле лишь очень редко полностью отменяли, при этом главной областью массового регресса стала военная организация. В этом нет ничего удивительного. Поскольку цели Наполеона во многих отношениях совпадали с таковыми абсолютных монархий восемнадцатого столетия, совершенно естественно, что реформы, которые он подталкивал, часто перехватывались правителями, которые были лишь рады подражать его свершениям. В нескольких словах, наполеоновская эпоха, может быть, совсем не подорвала старый порядок, а как раз наоборот, в действительности укрепила его силы!
Преобразованное общество?
При анализе реакции европейских монархов, государственных деятелей и генералов на наследие наполеоновской эпохи мы рассматривали события, происходившие в совершенно понятной обстановке и имевшие совершенно ясные причины — если, например, речь шла о явном отходе от концепции «нации под ружьём», то это очевидно связывалось со страхами, которые вызывал её призрак. Однако при детальном исследовании влияния наполеоновских войн на социальное и экономическое развитие историк тут же сталкивается с одной проблемой. Если взять в качестве примера промышленность и торговлю, то можно констатировать, что в 1800–1815 гг. наблюдалось быстрое развитие хлопчатобумажной промышленности и возникли новые центры развития промышленности в глубине Европы, в то же время утверждение о том, что ничего бы этого не произошло без влияния наполеоновских войн, представляется весьма сомнительным. И всё же, полагать, что серия конфликтов, которые в то или иное время мобилизовывали миллионы людей на срок до пятнадцати лет без перерыва, которые бушевали почти на всём Европейском континенте, которые постоянно сопровождались мерами по ведению массированной экономической
