демонстрация, вызов осажденным и одновременно предостережение немногочисленной французской кавалерии внутри Бадахоса, чтобы та не вздумала атаковать переправу.
Пошел дождь, застучал по быстрой бурой воде, облил и без того мокрых людей, которые шли по мосту и затем налево к городу. Раз пехотинцы грянули «ура!» в ответ на донесшийся из Бадахоса звук пушечного выстрела. Эскадрон подъехал слишком близко к стене, французы выпалили из пушки, и британцам пришлось бесславно скакать прочь. «Ура» звучало иронично: пехотинцам вскорости предстояло гибнуть под этими самыми пушками, но все равно им было приятно, что щеголи-кавалеристы получили урок. Никому из кавалеристов не придется скакать в брешь.
Солдаты Южного Эссекского превратились во вьючных мулов. Саперам надо было доставить через реку больше сотни фургонов, и у двух поломались оси. Полку предстояло перетаскивать груз.
Уиндем остановил лошадь рядом с Шарпом:
– Все готово, мистер Шарп?
– Да, сэр.
– Во время переправы не спускайте глаз с багажа!
– Да, сэр. – Нет, сэр, кукиш вам с маслом, сэр. – Сэр?
– Слушаю, мистер Шарп. – Уиндем торопился.
– Вы передали мою просьбу, сэр?
– Нет, мистер Шарп, еще рано. Счастливо оставаться.
Полковник коснулся треуголки и поскакал дальше.
Стрелок поправил бесполезный при пересчете лопат и заступов палаш и по грязи зашагал к батальонному багажу. У каждой роты был мул, на которого навьючивали книги и бесконечные ротные бумажки, всякие мелочи и, совершенно незаконно, кое-что из офицерского имущества. Другие мулы тащили хозяйство батальона: ящики с запасным оружием, мундиры, еще бумажки и зловещее снаряжение хирурга. Здесь же толкались офицерские слуги с запасными и вьючными лошадьми, играли дети. Они с визгом носились чуть ли не под копытами мулов и коней, а матери, укрывшись чем попало от дождя, приглядывали за ними и ждали приказа трогаться. Устав разрешал батальону шестьдесят жен, но за три года войны неизбежно набиралось больше. Сейчас батальон сопровождали триста женщин и столько же детей смешанного английского, ирландского, шотландского, валлийского, испанского и португальского происхождения; была даже одна француженка – брошенная соотечественниками в Фуэнтес-де-Оньоро, она предпочла остаться с победителями и вышла замуж за сержанта из роты Стеррита. Были и грошовые солдатские шлюшки, и законные жены, которые могли представить соответствующие бумаги, и те, кто называл себя женами без всякой формальной процедуры. Многие выходили замуж по второму, по третьему разу – те, чьи прежние мужья погибли от французской пули или испанской лихорадки.
Вчера утром Уиндем отменил построение жен. В казармах такие смотры имеют смысл: полковник видит, что творится в семьях, и хороший офицер узнаёт о побоях и другой жестокости. Однако женщины Южного Эссекского не привыкли к инспекциям, они не скрывали досады. В первый раз, когда Шарп выстроил их перед Уиндемом, жена рядового Клейтона, красивая молодка, кормила младенца. Полковник остановился, потупился, нахмурил брови:
– Сейчас не время для этого, женщина.
Она с ухмылкой выставила полную грудь.
– Когда он хочет жрать, сэр, он жрет, в точности как его отец, сэр.
Жены засмеялись, мужчины заулюлюкали, и Уиндем зашагал дальше. Джессика бы знала, как поступить, он – нет.
Когда Шарп подошел к мокрому обозу, женщины заулыбались из-под накинутых на голову одеял. Невеличка Лили Гримс, с неиссякаемым запасом веселья и голосом тонким, словно остро наточенный штык, шутливо козырнула:
– С построениями покончено, капитан?
Женщины продолжали называть его капитаном.
– Ты права, Лили.
Она фыркнула:
– Он рехнулся.
– Кто?
– Чертов полковник. Для чего ему нас строить?
Шарп ухмыльнулся:
– О тебе заботится, Лили. Считает, что за тобой нужно приглядывать.
Лили мотнула головой:
– Скорее, хочет еще разок взглянуть на сиськи Салли Клейтон. – Она рассмеялась и в упор взглянула на Шарпа. – А вы тоже глаз не сводили, капитан. Я на вас смотрела.
– Я просто жалел, что это не ты.
Она зашлась от хохота:
– В любую минуту, капитан, только попросите.
Шарп рассмеялся и пошел прочь. Он восхищался женами, любил их. Они сносили все тяготы воинской жизни: ночи под проливным дождем, скудные пайки, долгие переходы – и никогда не отчаивались. Они провожали своих мужчин в бой, а после искали на поле битвы раненого мужа или его труп, и все это время они растили детей и заботились о супругах. Шарп сам видел, как Лили несла по трудной дороге двоих детей, мужнино ружье и весь скромный семейный скарб. Это были крепкие женщины.
Не леди, конечно, и уж тем более после трех лет жизни на полуострове. На одних старые мундиры, на большинстве – пышные грязные юбки, драные шали и головные платки. Лица загорели до черноты, руки и ноги покрылись мозолями, и почти каждая способна за десять секунд обобрать до нитки убитого. Они сквернословили, орали и совершенно не ведали стыда. Живя при батальоне, женщины и не могли быть иными. Часто они спали с мужьями в чистом поле, где разве что дерево или изгородь создавали видимость укрытия. Мылись, испражнялись, любили, рожали – все на виду у тысячи глаз. Утонченный наблюдатель ужаснулся бы, а вот Шарп их любил. Они были крепкие, верные, добрые и непривередливые.
Майор Коллет приказал батальону готовиться, и Шарп обернулся к порученному ему обозу. Там творился содом. Двое детей ухитрились срезать с маркитантского мула корзину, и маркитант, кочующий с батальоном испанец, орал на детей, но не решался выпустить веревку, которой были стреножены остальные мулы.
Шарп приказал обозу готовиться. Никто не слушал. Помощники маркитанта поймали воришек и отняли бутылки, но тут мамаши почуяли добычу и бросились на помощников, крича, что те обижают детей. Получилось столпотворение.
– Ричард!
Шарп резко обернулся и увидел майора Хогана.
– Да, сэр?
Хоган, сидя на лошади, ухмыльнулся:
– Мы сегодня очень официальны.
– Мы сегодня очень ответственны. Смотрите. – Шарп махнул рукой на багажные фургоны. – Моя новая рота.
– Слышал.
Хоган соскочил с лошади, потянулся и тут же резко обернулся на раздавшиеся с моста крики. Офицерский конь испугался стремительной бурой воды и нервно попятился на идущую сзади пехотную роту. Капитан в панике хлестнул лошадь, она окончательно обезумела и встала на дыбы.
– Слезай! – заорал Хоган неожиданно громким голосом. – Дурак! Слезай! Спешься!
Офицер, натянув поводья, приник к лошади, а та попыталась скинуть всадника. И это ей удалось. Лошадь вскинулась, заржала; всадник вывалился из седла, ударился о край дороги и исчез в реке ниже понтона.
– Тупой ублюдок! – ярился Хоган.
Сержант бросил в реку доску, но не докинул. Шарп видел, как капитан барахтается в реке, – ледяное течение несло его прочь от моста.
– Сам виноват.
Никто не бросился спасать офицера. Пока солдат снял бы ранец, скатку, патронную сумку, перевязь и башмаки, прыгать было бы уже
