есть мочи, но Харпер стоял как скала, и вилы не двигались, только разгибались, словно мокрые ивовые прутья.
– Что за черт? – В открытой двери, придерживая ее, стоял Шарп.
Тереза улыбнулась поверх штыка:
– Сержант Обадайя Хейксвилл решил меня поиметь, а потом разрезать на мелкие кусочки.
Харпер вырвал у Хейксвилла вилы, бросил на землю.
– Позволите его убить, сэр?
– Нет. – Шарп выступил вперед, отпустил дверь, она захлопнулась. – Задвинь щеколду.
Хейксвилл смотрел, как Харпер запирает дверь. Так это Шарпова девка? Похоже, судя по тому, как она ему улыбается, как трогает его руку. И Хейксвилл решил, что при первом же удобном случае загонит сучке в глотку штык. Господи, какая же красавица! Он по-прежнему ее хочет, и он ее поимеет! Черт возьми, поимеет!
Тут Хейксвилл перевел взгляд на яростное лицо Шарпа и пожал плечами. Значит, капитан собирается отлупить его до полусмерти? Хейксвилла и прежде лупили, побои – это не суд за изнасилование, тем более что девушка – единственная свидетельница и явно не пострадала. Его лицо сильно дергалось, он не мог остановить тик. И тут вспомнил, как девушка взбесила его, заставила броситься в атаку, и решил, что этот номер пройдет и с Шарпом.
– Так это офицерская шлюшка, капитан? Сколько? Я могу заплатить за эту грязнуху.
Харпер зарычал, Тереза рванулась вперед, но Шарп удержал обоих. Глядя только на Хейксвилла, он сделал два шага к нему, словно не слышал оскорбительных слов. Прочистил горло, произнес спокойно:
– Сержант Хейксвилл, вы и я, хоть и не по моему выбору, оказались в одной роте. Это так?
Хейксвилл кивнул. Значит, ублюдочный выскочка решил разыграть из себя офицера!
Шарп продолжил ровным голосом:
– В нашей роте три правила. Вы слушаете, сержант?
– Так точно, сэр! – Хейксвилл хотел девку.
Она будет его, со временем.
– Три правила, сержант. – Шарп говорил ласково и рассудительно, как капитан с уважаемым унтер-офицером, хотя и не знал, может ли по-прежнему считаться капитаном. – Первое: хорошо драться, драться за победу. Мне известно, что это вы можете, сержант. Я вас видел.
– Так точно, сэр! – рявкнул Хейксвилл.
– Второе. Никто не напивается без моего разрешения. – Возможно, через несколько часов его разрешение будет стоить меньше отстрелянной ружейной пули, но тогда пусть Раймер и приглядывает за лейтенантом Прайсом. – Ясно?
– Так точно, сэр!
– Хорошо. И третье, сержант. – Шарп был теперь в двух шагах от Хейксвилла и не обращал внимания на приглушенную испанскую брань Терезы. – Третье, сержант: у нас не воруют. Только у врага, и только если умираешь с голоду. Ясно?
– Сэр! – Хейксвилл смеялся в душе.
Шарп таки оказался размазней!
– Рад, что вы поняли, сержант. Смир-но!
Хейксвилл вытянулся, и Шарп ударил его ногой в пах. Хейксвилл согнулся, офицер двинул его кулаком в рожу, высоковато, но с достаточной силой, так что сержант откачнулся назад.
– Смир-но! Я скажу, когда можно шевелиться, скот!
Как и рассчитывал Шарп, сержант по привычке застыл. Хейксвилл выжил в армии, потому что досконально повиновался приказам. Все остальное дозволено, однако ослушаться приказа значит лишиться нашивок, привилегий, возможности мучить других. Хейксвилл внутренне корчился от боли, но стоял навытяжку. Может, капитан не такой и размазня, и все равно еще никому не удалось взять верх над Обадайей Хейксвиллом и остаться в живых, чтобы этим похвастаться.
– Рад, что вы поняли, сержант, потому что это поможет вам избежать неприятностей. Верно?
– Сэр! – Это прозвучало как стон боли.
– Хорошо. Что вы делали с моей женщиной?
– Сэр?
– Вы слышали, сержант.
– Знакомился, сэр.
Шарп снова ударил его, прямо в огромное брюхо, и снова Хейксвилл сложился пополам, и снова Шарп двинул его в физиономию, на этот раз в нос, так что потекла кровь.
– Смирно!
Хейксвилл трясся от гнева, вбитая годами муштры привычка к повиновению боролась с желанием дать сдачи, однако сержант взял себя в руки, вытянулся, но тут голова его непроизвольно дернулась, и Шарп крикнул:
– Смирно! Я двигаться не разрешал!
Офицер подошел ближе, словно напрашиваясь на удар.
– Что дальше, Хейксвилл? Полагаю, в роте начнут пропадать вещи. Запасные башмаки, котелки, трубки, щетки, ремни, а честный сержант Хейксвилл будет докладывать о пропажах, я прав?
Хейксвилл не шелохнулся.
– Потом начнутся неполадки с оружием. Нитки в кремневых замках, выпавшие крючки, грязь в стволах. Я ваши фокусы знаю. Сколько экзекуций вам надо, чтобы начать собирать дань? Три, четыре?
В конюшне наступило молчание. Снаружи возбужденно лаяли собаки, но Шарп не обращал внимания.
Тереза сделала шаг вперед:
– Почему ты его не убиваешь? Дай я.
– Не знаю. – Шарп смотрел в разъяренное, мстительное лицо сержанта. – Может быть, потому, что он утверждает, будто его нельзя убить, а я хочу убить его прилюдно. Пусть жертвы знают, что он подох, что за них отомстили, а если мы сделаем это сейчас, придется прятать концы в воду. Так я не хочу. Пусть тысячи глаз видят, как я его убиваю. – Он повернулся спиной к сержанту, взглянул на Харпера. – Открой дверь.
Шарп шагнул вбок, вновь обернулся к Хейксвиллу:
– Убирайся прочь и не останавливайся. Просто иди. Одиннадцать миль отсюда – и ты сам себе хозяин. Сделай что-нибудь для своей страны, Хейксвилл. Дезертируй.
Голубые глаза устремились на Шарпа.
– Разрешите идти, сэр? – Ему было по-прежнему больно.
– Идите.
Харпер держал дверь распахнутой. Он был разочарован. Ему хотелось уничтожить Хейксвилла, стереть его в порошок, и, когда сержант проходил мимо, Харпер плюнул ему в физиономию.
Хейксвилл очень тихо принялся напевать:
– Папаша его – ирландец, мамаша его – свинья…
Харпер выбросил кулак. Хейксвилл загородился и обернулся к верзиле-ирландцу. Они были одного роста, но Хейксвилл еще не оправился от болезненных побоев. Он замахнулся ногой, не попал, на его голову и плечи посыпались удары. Господи! Ну и сильная скотина этот ирландец!
– Прекратить! – заорал Шарп.
Их было уже не разнять. Харпер бил и бил, молотил головой, когда рука схватила его за плечо и оттащила прочь.
– Я сказал, прекратить!
Хейксвилл уже ничего не видел. Он размахнулся, метя в зеленый мундир. Шарп отступил и с размаху ударил сержанта ногой в живот. Тот опрокинулся навзничь, в тень, плюхнулся в желтую лужу конской мочи. Шарп взглянул на Харпера. Ирландец был невредим, но смотрел во двор, поверх упавшего Хейксвилла, и его лицо застыло от изумления.
Шарп взглянул на залитый солнцем двор. Там бегали собаки, английские гончие; возбужденно подрагивая хвостами, они принялись нюхать человека, который лежал в восхитительно пахнущей луже. Посреди своры стоял конь – большой, вороной, холеный, а на коне восседал полковник, и лицо под шляпой с загнутыми полями выражало крайнюю степень отвращения.
Полковник взглянул
