Нет. Он вырвался из этого, глубокая душевная тоска толкнула его вперёд, руки были протянуты навстречу приветствию его богини. Отпусти меня.
Не сейчас, Элиас Лоч. Ты ещё не закончил.
Голос, который ответил ему, не принадлежал его боевому товарищу, но он был знакомым. Серьёзный, как похороны, и мягкий, как бархат, бескомпромиссный, но всегда нежный. Голос, который он искал всю свою жизнь… голос, который, как он всегда знал, он услышит после смерти.
Но он не предполагал, что она оттолкнёт его.
Запах дома резко ударил в нос: гниющие розы и персики, пряжа, пропитанная пахнущей железом кровью. На мгновение он почувствовал запах трав, полевых цветов, свежей травы…
Солнечный огонь вспыхнул сверхновой в груди Элиаса, что-то вернулось на место в его шее, пульсация боли распространилась по душе и телу…
Холод снова пробрал его до костей. И после этого он больше ничего не осознавал.
* * *
Элиас очнулся с головной болью от Инферы и хрустом в шее, который он никак бы не смог уничтожить.
У него во рту был ужасный привкус, как будто он откусил от недоеденной туши, оставленной волком, и каждый сантиметр его тела пульсировал — не от боли, на самом деле, нет, но от ощущения, похожего на ношение пальто, которое было слишком маленьким… как будто его душа неудобно поместилась в его теле, как будто каждый сантиметр его внутренностей был обнажен. Его веки были сомкнуты так плотно, что ему потребовалось мгновение, чтобы приблизиться достаточно близко к пробуждению, чтобы открыть их, и даже тогда ему пришлось их разлепить.
Стены песочного цвета и атласно-голубые одеяла приветствовали его, острый запах трав и чистых простыней защекотал нос, заглушая запах смерти — лазарет. Он заходил сюда ненадолго, когда Каллиас устроил ему экскурсию по дворцу, но он никогда не планировал посещать его снова. И хотя это была долгожданная перемена по сравнению с подземельем, каждое движение приносило новую волну бесконечной боли, синяк на теле, который простирался от кожи до души.
Боги, что с ним случилось?
— Добро пожаловать обратно, — поприветствовал Каллиас, который сидел на табурете неподалеку и выглядел на удивление собранным.
Его волосы были мокрыми, как будто он только что принял ванну, и он был одет в тренировочные брюки и хлопчатобумажную рубашку без рукавов, которая немного вздымалась. Он был весь в ушибах, под глазом красовался синяк, а на груди и руках в нескольких местах были наложены швы, но он был жив. И трезвый, что было неожиданно.
— Всё закончилось? — спросил Элиас.
Боги, даже его голос звучал неправильно.
Каллиас кивнул, но недовольный изгиб его рта сказал Элиасу, что он не был убежден.
— Закончилось так же, как и в прошлый раз. Мы не сделали ничего особенного, они просто перестали атаковать. Развалились на части и больше не вставали. Джер, Вон и я притащили тебя и Сол… Сорен обратно сюда. Вы четверо выглядели так, словно вас вытащили из преисподней Мортем.
Это… звучало неправильно.
Он сглотнул.
— Сорен?
Не было ни одного боевого ранения без того, чтобы, проснувшись, он не услышал, как она суетиться и всё это время притворяется, что это не так. Она должна была быть здесь, настаивая, чтобы он что-нибудь съел, поправляя его простыни и говоря ему, насколько он бесполезен из-за того, что получил рану.
Если только она тоже не пострадала.
Взгляд Каллиаса заострился.
— Ты не помнишь?
Храм и кости, и его собственный нож в животе, и Вон, сжимающий его магией, дёргающий, щёлкающий…
Золотой свет и огонь.
— Я не знаю, — выдавил он.
Боги, то немногое, что, как он думал, он мог вспомнить, было похоже на лихорадочный сон, на кошмар.
— С ней всё в порядке?
— Она в порядке, — сказал Каллиас, пожимая плечами, но что-то в этом было не так.
Что-то, что казалось неопределенным или откровенно ложным.
Холодный ужас расцвел в животе Элиаса, но он подавил его. Сохранять спокойствие. Дышать. Что бы это ни было, мы это исправим. Она жива, это всё, что имеет значение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Похоже, ты не уверен.
— Нет, я, я просто… — Каллиас колебался. — Она не ранена, больше нет. Джер исцелила её. Но она казалась не в себе с тех пор, как вы все вернулись. Я думал, может быть, она беспокоилась о тебе, но она просто была… отстранённой. Ошеломлённой, может быть.
Что-то свернулось глубоко внутри него, узел страха, что-то, что ощущалось как воспоминание, тёмный клубок, в котором не было ничего полезного, кроме того, что что-то не так, не так, не так.
Ему нужно было подумать. Должен был вспомнить. Что-то случилось, когда он побежал искать Сорен, что-то…
Храм. Сорен, стоящая на коленях у алтаря, живая, но испуганная, что-то бледное и странное зажало ей рот.
Боль — взрывная и обжигающая, обжигающая, как огонь, даже несмотря на то, что сталь была холодной на его коже, его внутренностях, глубже…
Прощания. Он произносил свою последнюю исповедь у алтаря, который не принадлежал его богине.
Что-то проникает в него, под его плоть, обвивает холодными когтями его позвоночник. Треск, который эхом отозвался в его черепе, в виске, во всём мире.
Заставив себя подняться, он неуклюже сбросил одеяло, прикрывавшее его ноги, потирая переносицу. Пот, собравшийся на его груди и руках, остыл, когда утренний воздух устремился ему навстречу, и когда он прижал ноги к полу, крошечные уколы боли заплясали под ними. Боги, даже подошвы его ног болели.
— Дай мне увидеть её.
Если он знал Сорен, она, вероятно, просто волновалась по-своему. Что бы ни случилось в том храме, это было… плохо. Хуже, чем плохо. Но сейчас он был здесь.
— Или я всё ещё пленник?
— Нет, я урегулировал это, — сказал Каллиас, с гримасой потирая подбитый глаз. — Поскольку ты спас Финну жизнь… кстати, спасибо за это… ты волен идти домой, когда захочешь. Односторонний иммунитет. На этот раз мы не помешаем тебе пересечь границу, но, если ты попытаешься сделать это снова, твоя жизнь будет потеряна.
Дом. В конечном счете, ему будет позволено выбрать своё смертное ложе.
— Жаль. Вот и все мои планы на отпуск на пляже, — невозмутимо произнёс он, и Каллиас на самом деле фыркнул, звук, который граничил со смехом. — Спасибо.
— Меньшее, что я мог сделать, — Каллиас провёл рукой по груди, содрогаясь. — На самом деле, это самое меньшее, что я могу сделать.
Он не ошибся, и Элиас подумывал потребовать драгоценности или что-то в этом роде просто ради забавы, но отклонил эту идею. Сейчас было не время, и в любом случае это было бы не смешно, если бы Сорен не была свидетелем этого.
— Что случилось с Джерихо и Воном? — спросил он, сжимая пальцами край своей койки, вспоминая потрескавшуюся кожу Вона и испуганные глаза, безрассудные требования Джерихо и безжалостный блеск в её глазах, когда она вытирала его кровь о свои юбки.
Каллиас нахмурился на него, его чёрные глаза прищурились, почти закрылись. Он откинулся назад, чтобы изучить Элиаса на расстоянии.
— Они выздоравливают, — медленно произнёс он, как будто подозревая намерения Элиаса. — Почему тебя это волнует?
Элиас моргнул, глядя на него. Каллиас моргнул в ответ.
— Каллиас, — сказал он, — разве Сорен тебе не сказала?
Брови Каллиаса нахмурились, и он встал и отступил назад, как будто уклонялся от удара.
— Сказала мне что?
Беспокойство покалывало кончики пальцев Элиаса, и он сжал руки в кулаки. Сорен должна была сказать им. Если бы она была в порядке, если бы она не пострадала, она должна была сказать им, что за этим стоят Вон и Джерихо.
По привычке Элиас потянулся, чтобы потереть раненое плечо, затем остановился.
Перед храмом его плечо горело огнём, которого коснулась Инфера, мурашки пробегали вверх и вниз по коже, яд разъедал плоть с костей и силу с конечностей. Он умирал. По-настоящему умирал.
