это восторженно представил Роберт Альтер[1041] в своем «Комментарии»[1042], – что арабский ум – развращенный, антисемитский до самого основания, склонный к насилию, неуравновешенный – может порождать одну лишь риторику и ничего больше. Один миф подкрепляет и порождает другой. Оба они стоят друг друга и стремятся к общей симметрии и схематизму, в котором от араба как от восточного человека можно было бы чего-то ожидать, но как человеческое существо ни один араб ни на что не способен.
Из себя, в себе самом, как набор убеждений, как метод анализа, ориентализм не способен к развитию. Более того, это настоящая доктринальная антитеза развития. Его главным аргументом является миф об остановившихся в своем развитии семитах. Из этой матрицы исходят и прочие мифы, каждый из которых говорит нам, что семиты полностью противоположны западному человеку и потому непременно оказываются жертвами собственной слабости. Цепь событий и обстоятельств привела к тому, что семитский миф раздвоился в сионистском движении: одни, семиты, пошли по пути ориентализма, а другие, арабы, были вынуждены идти по пути восточного человека. Каждый раз, когда речь заходит о шатре и племени, или когда идет речь о национальном характере арабов, этот миф обязательно пускают в ход. Власть, которой обладает этот инструментарий, подкрепляется сформировавшимися вокруг него институциями. За каждым ориенталистом – буквально – стоит система поддержки ошеломляющей силы, и это учитывая эфемерность тех мифов, которые пропагандирует ориентализм. Эта система достигает апогея в институтах государственной власти. Писать об арабском восточном мире – это значит писать от имени всей нации и притом заниматься вовсе не идеологией, а говорить от лица неоспоримой и несомненной абсолютной истины, подкрепленной безграничной силой.
В февральском номере Commentary за 1974 год опубликована статья профессора Гила Карла Элроя[1043], озаглавленная «Хотят ли арабы мира?». Элрой – профессор политологии и автор двух работ: «Отношение к еврейской государственности в арабском мире» и «Образы средневосточного конфликта». Это человек, который обязан «знать» арабов профессионально, эксперт в области создания имиджа. Его аргументы вполне предсказуемы: арабы хотят уничтожить Израиль, арабы сами признаются в своем ничтожестве (и Элрой нарочито обращается за подтверждением к египетским газетам, как будто египетские и арабские газеты – это одно и то же) и так далее с неослабевающим и односторонним рвением. Центральным моментом его статьи, так же как и в статьях других «арабистов» (синоним «ориенталистов»), вроде генерала Харкаби, которые специализируются на «арабском уме», является рабочая гипотеза (если убрать всю не относящуюся к делу чушь) о том, кто такие арабы на самом деле. Другими словами, Элрой должен доказать, что, поскольку арабы, во-первых, все как один склонны к кровавой мести, во-вторых, психологически неспособны к миру и, в-третьих, с рождения склонны к такому пониманию справедливости, которое на самом деле есть нечто прямо противоположное, им нельзя доверять, с ними нужно бороться так, как борются со смертельно опасной болезнью. В подтверждение своих слов Элрой приводит цитату из эссе Гарольда У. Глиддена «Арабский мир» (мы уже упоминали его в главе I). Элрой считает, что Глиддену «очень хорошо» удалось «уловить культурное различие между западным и арабским взглядом» на мир. Тут аргументы Элроя и Глиддена сходятся, поскольку арабы – безнадежные дикари, и поэтому этот авторитет в области арабского ума сообщает широкой аудитории, предположительно состоящей из встревоженных евреев, что им следует, как и раньше, быть начеку. И всё это он проделывает в академической манере, беспристрастно и объективно, опираясь на свидетельства, почерпнутые у самих арабов – которые, как он уверяет с олимпийским спокойствием, «решительно исключают… подлинный мир» – и из психоанализа[1044].
Можно попытаться объяснить эти утверждения, признав, что существует еще более неявное и сильное различие у ориенталиста и восточного человека: первый пишет, а второй выступает как предмет описания. Удел последних – пассивность, тогда как для первых – это власть наблюдать, изучать и так далее. Как сказал однажды Ролан Барт, миф (и те, кто его увековечивает) может изобретать себя непрерывно[1045]. Восточный человек представлен как неизменный, стабильный, нуждающийся в исследовании, нуждающийся даже в знании о самом себе. Никакой диалектики нет и не нужно. Есть источник информации (восточный человек) и источник знания (ориенталист), или иначе, автор и предмет его исследования, во всем остальном остающийся инертным. Взаимоотношения между ними – прежде всего вопрос власти, чему есть многочисленные примеры. Вот пример, взятый из работы Рафаэля Патаи[1046] «Золотая река – Золотой дороге»:
Для того чтобы надлежащим образом оценить, что культура Среднего Востока добровольно примет из того необъятного богатства, которое предлагает ей западная цивилизация, необходимо достигнуть, прежде всего, лучшего и более здравого понимания культуры Среднего Востока. Это же – необходимые условия для того, чтобы оценить возможный эффект вновь приобретенных черт на культурный контекст ориентированных на традицию народов. Также следует изучить более глубоко, нежели прежде, пути и способы, при помощи которых можно было сделать новые культурные предложения привлекательными. Короче говоря, единственный способ, каким можно распутать гордиев узел сопротивления вестернизации на Среднем Востоке, – в изучении Среднего Востока, в получении более полной картины его традиционной культуры, достижении лучшего понимания происходящих процессов перемен, более глубокого проникновения в психологию человеческих групп, взращенных в культуре Среднего Востока. Процесс накладный, но результат – достижение гармонии между Западом и примыкающими территориями, имеющими первостепенную важность, – того стоит[1047].
Метафоры, которыми наполнен данный пассаж (я выделил их курсивом), взяты из разных видов человеческой деятельности – торговли, садоводства, религии, ветеринарии, истории. И тем не менее каждый раз настоящее определение связи между Средним Востоком и Западом оказывается сексуальным: как я говорил ранее при рассмотрении творчества Флобера, ассоциация между Востоком и сексом исключительно устойчива. Средний Восток сопротивляется, как всякая девственница, однако мужчина-ученый добивается успеха, взламывая, пронизывая этот гордиев узел насквозь, несмотря на то, что «процесс накладный». «Гармония» – это результат завоевания, победы над девичьей скромностью и ни в коем случае не сосуществование равных. Лежащее в основе этой ситуации отношение власти между ученым и предметом исследования, по сути, никогда не меняется: такое единообразие на руку ориенталисту. Изучение, понимание, знание, оценка, маскируемые льстивыми речами о «гармонии», – на самом деле это орудие завоевания.
Словесные операции в таких сочинениях, как работа Патаи (которая даже превзошла предыдущую его работу «Арабский ум»[1048]), нацелены на совершенно определенное сжатие и упрощение. Большая часть его материала носит антропологический характер – он описывает Средний Восток как «культурный регион», – но вот результат направлен на то, чтобы полностью
