– это иррациональная толпа или массовый феномен, управляющий мусульманами при помощи страстей, инстинктов и бессознательной ненависти. Цель этого образа – напугать аудиторию ислама и заставить ее не уступать ему ни пяди. Согласно Льюису, ислам не развивается, как не развиваются и сами мусульмане. Они просто есть, и за ними нужно наблюдать из расчета этой их чистой сущности (по Льюису), которая включает в себя давнюю ненависть к христианам и евреям. Льюис повсюду воздерживается от подобных взрывоопасных заявлений: он заботится о том, чтобы произнести, что, конечно, мусульмане не такие антисемиты, как нацисты, однако их религия способна с легкостью приспосабливаться к антисемитизму – так это и произошло. То же самое в отношении ислама к расизму, рабству и прочим более или менее «западным» порокам. Идеологическое обоснование Льюисом ислама состоит в том, что тот никогда не меняется и что его, Льюиса, миссия – информировать об этом консервативные круги еврейской читающей общественности и всех, кто готов согласиться с тем, что любые политические, исторические и научные сообщения о мусульманах должны начинаться и заканчиваться тем, что мусульмане – это мусульмане.
Допустить, что у целой цивилизации религия может быть приоритетом, – уже чересчур. Даже предположение подобного расценивается либеральным мнением как оскорбительное, поскольку оно готово защищать всех, кого сочтет своими подопечными. Это сказывается на нынешней неспособности политиков, журналистов, так же, как и ученых, признать значимость религиозного фактора в текущих взаимоотношениях с мусульманским миром. Отсюда вытекает обращение к языку «левых» и «правых», прогрессивному и консервативному, и всей прочей западной терминологии, использование которой для объяснения мусульманского политического феномена примерно так же точно и информативно, как освещение крикетного матча комментатором по бейсболу (Льюису нравится это его последнее сравнение настолько, что он дословно переносит его из текста 1964 года)[1075].
В своей более поздней работе Льюис сообщает нам, какие термины являются более точными и полезными, но при этом она не кажется менее «западной» (что бы это слово ни означало): мусульмане, как и большинство других бывших колониальных народов, не способны ни говорить правду, ни даже видеть ее. Согласно Льюису, они одержимы мифами, как и «так называемая ревизионистская школа в США, которая обращается назад, к золотому веку американских добродетелей, и приписывает практически все грехи и преступления мира нынешним правящим кругам своей страны»[1076]. Даже несмотря на то, что это вредная и исключительно неточная характеристика ревизионистской истории, такого рода замечания направлены на то, чтобы представить самого Льюиса великим историком, возвышающимся над недоразвитыми мусульманами и ревизионистами.
Но когда речь идет о точности и о том, чтобы жить в соответствии с собственным правилом «ученый никогда не позволяет проявляться своим предрассудкам»[1077] по отношению к самому себе и к данному случаю, Льюис – настоящий рыцарь. Например, он будет подробно излагать историю «арабы против сионизма» (используя при этом язык арабских националистов), не упоминая – вообще нигде, ни в одном из своих произведений – о вторжении сионистов и колонизации Палестины, невзирая на конфликт с исконными арабскими обитателями этих территорий. Ни один израильтянин не станет отрицать этого, но Льюис как историк-ориенталист попросту не обращает на это внимания. Он говорит об отсутствии на Среднем Востоке демократии, за исключением Израиля, даже не упоминая при этом о Правилах защиты в чрезвычайных ситуациях[1078], применяемых в Израиле по отношению к арабам, как ничего не говорит ни о «превентивных арестах» арабов в Израиле, ни о дюжинах незаконных поселений на оккупированном военным путем Западном берегу Иордана и секторе Газа, ни об отсутствии у арабов в бывшей Палестине гражданских прав, первым среди которых является право на иммиграцию. Вместо этого Льюис позволяет себе в духе свободной науки заявить, что «империализм и сионизм [раз уж речь идет об арабах] лучше знакомы нам под своими старыми именами – христиан и евреев»[1079]. Он приводит цитату из Т. Э. Лоуренса о «семитах», чтобы поддержать свой тезис против ислама, но никогда не говорит о сионизме параллельно с исламом (как если бы сионизм был французским, а не религиозным движением) и повсюду пытается продемонстрировать, что любая революция – это в лучшем случае форма «секулярного милленаризма».
Можно было бы счесть всё это менее предосудительным, чем политическая пропаганда, – а это она и есть, – не сопровождайся оно при этом проповедью объективности, честности и беспристрастности настоящего историка: подтекст здесь в том, что мусульмане и арабы не способны быть объективными никогда, а ориенталисты, такие как Льюис, – по определению, по своему образованию, просто потому, что они люди Запада, – объективны всегда. Вот кульминация ориентализма как догмы, которая не только принижает свой предмет исследования, но и ослепляет тех, кто ее придерживается. Однако предоставим слово самому Льюису для рассказа о том, как следует себя вести историку. Также мы можем спросить: только ли восточные люди подвержены тем предрассудкам, которые он критикует?
Пристрастия [историка] также могут повлиять на выбор предмета исследования, однако они не должны повлиять на его отношение к нему. Если в ходе своего исследования историк видит, что группа, с которой он себя идентифицирует, всегда права, и что другие группы, с которыми первая находится в конфликте, всегда неправы, ему следует непременно еще раз проанализировать свои выводы и пересмотреть исходные гипотезы, на основе которых он отбирал и истолковывал свидетельства, поскольку это не в природе человеческих сообществ [видимо, то же самое относится и к сообществу ориенталистов] – быть правым всегда. Наконец, историк должен быть искренним и честным в том, каким образом он представляет свое повествование. Это не значит, что он должен ограничиваться изложением твердо установленных фактов. На многих этапах работы историк должен формулировать гипотезы и выносить суждения. Однако важно, чтобы он делал это осознанно и открыто, рассматривая свидетельства как за, так и против своих заключений, изучая различные возможные интерпретации и открыто отстаивая свое решение, а также то, каким образом и почему он к нему пришел[1080].
Напрасно пытаться отыскать у Льюиса осознанное, честное и открытое суждение об исламе, как он к тому призывает. Как мы видели, он предпочитает работать с предположениями и инсинуациями. Можно предположить, что он делает это несознательно (за исключением, пожалуй, таких «политических» тем, как просионизм и антиарабский национализм, а также поддержка холодной войны), поскольку он мог бы с уверенностью заявить, что в целом вся история ориентализма, бенефициаром которого он выступает, превратила эти инсинуации и гипотезы в бесспорные истины. Наверное, самой непререкаемой из этих твердокаменных «истин» и
