К удивлению всех, турок почти на чистом русском языке ответил, что он это сделал по той причине, что его избили сначала чауш (унтер-офицер), а затем юз-баши (ротный командир) за утерянную им пачку патронов.[209]
– И отлично они сделали, что начистили тебе рожу. Знаешь, что солдат не смеет терять казенного имущества. А где научился по-русски? – еще строже задал Коте вопрос.
– В Ялте, три года там продавал груши, виноград, яблоки и другие фрукты.
– Так ты, прохвост, думаешь, что и сейчас будешь у нас груши околачивать? А сколько в твоей пачке было патронов?
– Пятнадцать, – робко ответил турок.
– Дорошенко, вечером вывести этого болвана из собачьего ящика и отправить в штаб полка при записке, чтобы его выдержали там под ружьем ровно пятнадцать часов, – приказал Коте своему фельдфебелю.
Целый день перебежчик провел среди людей 2-й роты. Его накормили, он быстро освоился и с увлечением рассказывал о счастливом житье до войны в нашем Крыму. И только иногда, вспоминая о наложенном на него взыскании, он вполголоса говорил людям.
– А сильно строг у вас юз-баши – такой, как и наш.
Конечно, никакого наказания при штабе полка турок не понес, но, наверное, в его памяти надолго остался сердитый юз-баши Кубинского полка.
Под прикрытием вечера, провожаемый свистом пуль, я покинул беспокойный собачий ящик и направился к знакомому уже мне левому боевому участку. Обойдя боевой участок полка, я вынес впечатление, что полк занимал не совсем выгодную позицию. Самым же уязвимым местом, как я уже отметил выше, был средний боевой участок. Однако, прорвав его, противник попадал в сеть ружейного и пулеметного огня, открываемого с множества высот, расположенных в глубине участка. Это обстоятельство нами учитывалось, и на высотах были выстроены окопы.
Вся позиция полка в плане представляла изогнутую линию, где наибольший изгиб (в нашу сторону) был на среднем участке. Артиллерии при полку в общем было достаточно.
Главные позиции противника против кубинцев тянулись вдоль линии высот Ах-Баба и фланговой горы, что находилась против бакинцев. Насколько я представлял местность, позиции противника, расположенные на плато и на кряже, что против нашего среднего боевого участка, были его передовой линией; они отделялись от главной позиции большой и глубокой (около одной версты) лощиной.
Окопы главной линии у Ах-Бабы шли в два яруса и отстояли одни от других на несколько сот шагов. Как передовая, так и главная линии противником спешно укреплялись.
Пробыв на левом боевом участке дня два, я вернулся обратно в штаб полка.
«Службе день – муштре час» – так, кажется, гласит военная поговорка. И муштре ежедневно мы отдавали должную дань. Каждый день в батальоне стоящего в резерве полка велись строевые занятия. Каждый хороший возница перед ездой и после нее должен был осмотреть повозку: подвинтить гайки, смазать оси колес, подтянуть подковы лошадям и прочее. Так и с полком. После маршей и боев он, кроме различного рода пополнений, нуждается также и в основательной подтяжке. Строевые занятия вместе со словесностью продолжались не больше двух-трех часов в день.
Стояли чистые солнечные дни, и уже с утра начинало основательно припекать, хотя ночи по-прежнему оставались прохладными.
С волнением и с радостью встречали мы вести с Западного фронта об успехах армий генерала Брусилова.[210] Восторги и крики «ура» доносились с наших окопов до противника, который иногда, недоумевая, открывал огонь.
Часто рано утром группа наших аэропланов появлялась из Эрзерума и исчезала в сторону Мамахатуна. Через некоторое время они возвращались назад, провожаемые турецкими шрапнелями. В большинстве случаев их налеты кончались благополучно, но как-то раз один из них, очевидно, получив повреждение, принужден был спуститься у Еникея. В другой раз, рано утром, появившийся со стороны Аш-Калы аэроплан, принятый нами за свой, как-то подозрительно завертелся над армянским батальоном, а затем, взяв курс на Еникей, сбросил у его окраины в пасущийся скот несколько бомб. После чего, совершив крутой поворот, аэроплан понесся на запад к стороне фронта. Мы, а вслед за нами артиллерия открыли по нему огонь. Среди появлявшихся в голубом небе белых дымков от разрывов наших шрапнелей турецкий аэроплан благополучно улетел к себе в тыл.
Не видевший пока разрушительных действий бомб, бросаемых с аэропланов, я после занятий отправился в Еникей. Ни потерь, ни ожидаемого эффекта не оказалось, кроме нескольких воронок около села.
– Прилетали погонять скотину, – говорил, смеясь, подпрапорщик Подсядло, прибывший утром с обозом из Эрзерума.
До позднего вечера я провел время в Еникее среди своих пулеметчиков. На сей раз вечерний ужин отличался разнообразием меню. Кроме казенного пайка были молочные продукты из походной фермы. Главным блюдом, привлекшим мое внимание, была прекрасная горная форель, пойманная, как и следовало ожидать, унтер-офицером Жадаевым. В горах, в малозаметных ручейках и в небольших прудах, устроенных самой природой, иногда водилась эта вкусная и сравнительно редкая рыба. Ловить ее было очень трудно, кроме того, требовалось уменье, а главное, Жадаевское терпение.
Что меня удивило за ужином, – равнодушие людей к этой рыбе. Люди ее ели как-то нехотя, а некоторые до нее и не дотрагивались. Я даже услышал такое замечание, что рыба «оспенная», и это определение объяснялось тем, что ее очень нежная серебристая чешуя была покрыта красными и черными крапинами. «На вкус и на цвет товарища нет», – и в этом случае я часто расходился со своими людьми.
Еще будучи в Илидже, нам достался там сравнительно большой интендантский склад. Люди охотно разбирали такие продукты, как мука, масло, сало, и относились очень равнодушно к большим запасам вяленой, прекрасно приготовленной баранины (бастурма). Найденный в том же складе (до десяти головок) отлично сохранившийся голландский сыр я приказал разделить между взводами команды. К удивлению моему, люди отказались есть этот сыр, предоставив его нашим денщикам.
– Ребята сказывают, – докладывал мне Сотников, – что этому сыру будет сто годов. Он весь пропрел, пожелтел и воняет немытыми ногами. He понимают они настоящего господского вкуса! Им бы борща да кашу, а на удовольствие чайку или махорки. Создал Бог людей на один аршин, а вот нутро дал им разное.
Жадаев еще несколько раз побаловал меня рыбой, а затем она совершенно исчезла.
Понятно, что кроме нас нашлись и другие любители на изысканные и дорогие блюда. Больше всего Жадаева возмущало то, что остатки форели выловили дербентцы, которым, по его мнению, ни ручей, ни пруд с рыбой не принадлежали, так как они выходили из границ их участка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
