Как-то раз знойный июньский день приближался к концу. Артиллерия, как наша, так и турецкая, выпустила по несколько очередей, или для очистки совести, или в знак бдительности, и с тем все стихло. С раздачей ужина пока приказано было подождать, а батальон, вместе с моими пулеметами, должен был встать вдоль дороги для встречи начальника дивизии.
После взятия Эрзерума новым нашим начальником дивизии был назначен командующий до того приморским отрядом генерал Ляхов.[211] Бывший же начальник дивизии генерал Рябинкин после кратковременного командования был уволен, кажется, в отставку. Странный, а может быть, и придирчивый мы народ. Кто к нам не умеет, а может быть, и не хочет подойти, того мы начинаем не любить.
За командование дивизией генерал Рябинкин ни разу не был в полку. Раз только в Гасан-Кале, когда построенный полк стоял в ожидании прибытия великого князя Николая Николаевича, к нам подъехал, трясясь в седле, какой-то генерал. По значку дивизии и по офицерам, сопровождавшим его, мы поняли, что перед нами был начальник дивизии. Поздоровавшись с полком, генерал, опять трясясь на коне, пошел рысью по направлению приближавшегося в автомобиле великого князя.
Эта была первая и последняя встреча генерала Рябинкина с кубинцами. В другой раз, наверное, никто из нас не узнал бы генерала, так как его лицо скрывалось в закутанном башлыке и в высоком воротнике шубы. Кроме того, генерал имел на себе большие черные очки. Уход генерала из дивизии мы встретили с нескрываемой радостью.
– Veni, vidi, vici,[212] – пришел у Азан-кея, увидел Деве-Бойну и победил Эрзерум, – вот как острили про ушедшего генерала.
За подвиги, проявленные полками 59-й дивизии, генерал Рябинкин был награжден орденом Святого Георгия. По поводу его ухода ходил по всей дивизии анекдот, что генерал был удален в отставку с пенсией и с халатом. Надо заметить, что во время боев у Эрзерума генерал надевал белый халат для маскирования себя от взоров противника, хотя надобности ему в этом и не было, так как он все время находился за линией артиллерии.
Но вот вдали, со стороны Еникея, показалась большая группа всадников. Через несколько минут, здороваясь с ротами, к моей команде подъехал генерал Ляхов. Рядом с ним был генерал французской службы, седой представительный старик. Позади следовали офицеры штаба дивизии. Генерал Ляхов был стройный мужчина средних лет, в черкеске, молодцевато сидевший в казачьем седле. Выразительное и даже красивое, обрамленное русой бородой его лицо говорило о силе, о воле, о твердости, а может быть, и о суровости характера.
– Это пулеметная команда сто пятьдесят пятого полка, – обратился генерал Ляхов к французу.
На умном лице последнего появилась приятная улыбка, а затем он с ужасным акцентом крикнул моим пулеметчикам:
– Здо-хо-во молоть-ци!
Люди гаркнули залпом ему в ответ, с удивлением рассматривая иностранца. Кончив смотр батальона, генерал Ляхов приказал собраться всем его офицерам. Думаю, что я не уклонюсь от истины, если скажу, что генерал Ляхов хотел особенно подчеркнуть перед французом-генералом свое высокое положение. В его позировке было что-то искусственное, театральное.
На нас же смотрел он с высоты величия. Не помню в точности, о чем говорил нам генерал, но в тоне его голоса, в его манере говорить слышалось, что генерал делал это все с исключительным расчетом бить на эффект. Едва ли офицерство нуждалось в напоминании о долге к службе, о рвении к ней. Безупречная служба полков 39-й дивизии генералу Ляхову, наверное, была известна. Свое, если можно его назвать, назидание генерал делал, сидя верхом на неспокойном коне. В заключение каждый из нас должен был подойти к генералу и отрапортовать свою должность и чин.
– Командир третьего батальона капитан Руссов.
– Командир девятой роты капитан Родионов.
– Начальник пулеметной команды штабс-капитан Левицкий.
Генерал Ляхов, не обращая внимания на нас, разговаривал о чем-то на французском языке с французским генералом. Мы же по очереди должны были ловить для рукопожатия руку начальника дивизии, рассчитывая при этом движение ретивого генеральского коня.
– Ведет себя, как персидский сардар перед своими сарбазами,[213] – шепнул мне в ухо, с трудам сдерживая гнев, подполковник Руссов.
Докончив с офицерами, генерал Ляхов проскочил галопом около двадцати саженей, круто остановил коня, а затем жестами руки и командой приказал ротам и моей команде собраться вокруг себя, кажется, для опроса претензий. Через минуту два генерала были в тесном кольце людей.
– Как у вас с довольствием? Получаете ли все то, что вам причитается? – задал людям вопрос генерал Ляхов.
– Так точно, ваше превосходительство, все получаем, – послышалось со всех сторон.
– Ну а с турками как у вас дела?
– Да дается. Ослабел лавашник. Руки коротки стали, да и рога у него порядком пообломались, – опять послышались голоса.
– Ну, ну, в вас, вижу, задору хоть отбавляй. А как Ах-Бабу возьмете – за раз иди за два?
– Как прикажете. Можем и в раз. Нам не впервой.
– Видали мы и побольше Ах-Бабы, – охотно отвечали люди.
– А не придется ли вас перцем смазывать? Больно уж задаетесь.
– Никак нет, – смеясь, ответили сотни голосов.
– Спасибо вам, молодцы, за службу.
– Рады стараться вашему превосходительству, – дружно и хором ответили все.
Старик-француз, наверное, не понимал происходившего разговора, но его пытливый и опытный взгляд остановился на солдатской массе. Глядя на железное кольцо молодцов кубинцев вокруг себя, на загорелые лица этих богатырей, полных воинственного задора и веры в успех, генерал, по всей вероятности, узрел в них тайну побед Кавказских полков.
Пусть читатель не подумает, что я, повествуя здесь о начальнике генерале Ляхове, дал ему тем полную характеристику. Я бы оказался в воспоминаниях несправедливым и пристрастным, кем я очень боюсь быть. Манерность, рисовка, а может быть, и грубость генерала Ляхова – все это лишь мелочи в сравнении с его прочными высокими и положительными качествами. Не буду я на них останавливаться, но скажу лишь одно: слишком сложна, многогранна психология бойца на войне. По-моему, четыре важных двигателя или импульса побуждают его в бою на успех.
Первое: чувство долга перед Родиной; второе: чувство долга перед товарищами, или спайка; третье: ответственность перед законом; и четвертое: несокрушимая воля начальника. Душевное состояние бойца на войне, особенно в сражении, подвержено постоянным колебаниям в силу устройства самой психики человека и влияния на нее окружающих причин. В таких случаях постоянным побуждающим средством бойца к героизму является его начальник. Воля последнего, его несокрушимое желание победы, хотя бы это и стоило жертв, не исключая в том числе и его самого, – вот главное условие для достижения успеха.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
