года он служил в морской пехоте и участвовал в штурме Выборга. Отечественная война началась для него тоже чрезвычайно бурно — он дрался в морской пехоте за Ригу, за Пярну, за Таллин, за Петергоф, дрался под самым Ленинградом. И из разгара боев попал на остров Сухо и застрял на нем.
В землянке по вечерам он часто рассказывал о боях, в которых участвовал. Все уже знали эти рассказы наизусть, но тем не менее слушали их по-прежнему охотно. А ему самому казалось, будто он с разгона влетел в западню, которая сразу захлопнулась. Бегая вокруг маяка, он действительно напоминал медведя в клетке.
Старший лейтенант Гусев, командир батареи, терпеть не мог этой медвежьей беготни. Заметив Мартынова, мотающегося у маяка, он подзывал его к себе и изобретал для него дело. И Мартынов охотно принимался за работу, потому что постоянно чувствовал потребность в деятельности, и работа успокаивала его.
Старший лейтенант Гусев был не только командиром батареи, но и комендантом острова. Весь остров и все, кто жил на нем, подчинялись ему одному. Он был сухощав, несколько узкоплеч и держался удивительно прямо. Жил он не под землей, как остальные, а в маленьком деревянном домике у подножия маяка, где когда-то жил смотритель. Кроме старшего лейтенанта Гусева, в этом домике жил один только Сашка Строганов, его связной.
Проснувшись, Сашка Строганов прежде всего бежал к коку за кипятком, чтобы старший лейтенант мог побриться. Сам Сашка по крайней своей молодости не брился еще никогда, но старший лейтенант Гусев следил за своей внешностью, словно жил не на дикой скале посреди Ладоги, а в большом городе, где часто приходится бывать в клубе или в театре. На брюках его всегда были складки, пуговицы сверкали, ботинки были начищены до блеска, подворотнички на кителе менялись каждый день. Этого же он требовал от всех своих подчиненных, и на острове возникали целые бури, когда он замечал шершавый подбородок или тусклую пуговицу.
С подъема до отбоя следил он, чтобы все шло по раз заведенному порядку и чтобы все были заняты. Праздности он не терпел. Он боялся праздности, понимая, что на этом крошечном, тесном клочке земли ничего не может быть опаснее, чем не заполненное делом время. И орудийные расчеты каждый день по многу часов обучались стрельбе, добиваясь того, чтобы все приемы были отработаны до секунды и совершались с механической точностью. И каждый день в одни и те же часы бойцы изучали ручную гранату, винтовку, автомат, пулемет. И каждый день на острове все чистилось, мылось, прибиралось, надраивалось, приводилось в порядок, как на корабле.
— Когда придет наш черед, мы должны быть как железо, — сказал он однажды парторгу Полещуку.
Маленький Полещук приподнял свое спокойное лицо с добрыми глазами, окруженными мелкими морщинками, и сказал просто:
— Будем, товарищ старший лейтенант.
— А придет наш черед? — спросил Сашка Строганов.
Но ему никто не ответил.
2
Утро 22 октября 1942 года началось на острове Сухо так же, как начиналось каждое утро.
— Подъем! — звонким голосом крикнул, войдя, дневальный.
В землянке все мгновенно изменилось, ожило. Стало тесно и шумно. Все разом попрыгали с нар и разом принялись одеваться. Краснофлотцы один за другим взбегали по дощатому настилу, открывали дверь и вместе с клубом пара вырывались из землянки на воздух.
Ветер был так силен, что в первое мгновение трудно было перевести дыхание. Грохот волн, хорошо слышный в землянке, здесь, наверху, был оглушителен.
Снег!
За ночь выпал снег, впервые в этом году, и на острове Сухо все побелело.
Остров был бел, и от этого еще темнее казалась вода вокруг. Низкие быстрые тучи проносились над самым маяком. Не вполне еще рассвело, мглистая дымка закрывала горизонт, и чувствовалось, что день будет сумрачный.
На маленькой ровной площадке перед маяком уже стоял старший лейтенант Гусев, свежевыбритый, прямой, с ним его связной Сашка Строганов. Гусев всегда сам присутствовал на утреннем построении батареи. Батарейцы строились, рассчитывались по номерам, сдваивали ряды, поворачивались и маршировали перед маяком, повинуясь командам, которые подавал главстаршина Иван Мартынов, способный перекричать любой ветер.
Сашка Строганов был моложе всех на острове. На лице его, круглом, свежем, улыбающемся, были две совсем детские ямочки — одна на левой щеке, другая на подбородке. Он, несомненно, считал себя лихим малым — это чувствовалось в его повадке, в каждом шаге, в манере носить бескозырку, небрежно поводить плечами.
Внезапно к Гусеву подошел дальномерщик и доложил, что в дальномерную трубу видны какие-то суда.
— Сколько их? — спросил Гусев.
— Точно не скажу, — ответил дальномерщик. — Но больше двадцати.
— Куда они идут?
— Пока прямо на нас.
— Откуда?
— С северо-запада, товарищ старший лейтенант. Вон оттуда.
И дальномерщик махнул рукой вдаль, в сторону горизонта.
Стоявшие в строю батарейцы разом повернули головы и стали смотреть туда же, но ничего не увидели, кроме волн и мутной дали.
Не обернувшись, не сказав ни слова, Гусев протянул руку назад, и Сашка Строганов, мгновенно поняв его, вложил ему в руку бинокль.
Гусев долго молча смотрел в бинокль.
— Не наши, товарищ старший лейтенант, — сказал краснофлотец с дальномерного поста. — У нас на Ладоге таких нет.
Но Гусев не склонен был разговаривать.
— Мартынов! — крикнул он. — За мной!
Он повернулся и через узенькую дверь вошел в маяк. За ним туда же нырнул и долговязый Мартынов. За Мартыновым — Сашка Строганов.
В полумраке башни маяка Гусев побежал вверх по железной лестнице, вьющейся вокруг высокого столба, — все кругом, кругом, кругом. В стенах башни кое-где светлели маленькие круглые окошечки. Сквозь них видны были только волны — всякий раз все ниже. Наверху стало светлее. Свет проникал сюда сквозь раскрытую настежь дверь. Гусев шагнул в нее и очутился на маленькой площадке, висевшей на страшной высоте прямо над морем.
Мартынов и Сашка Строганов догнали его.
Ветер здесь был так силен, что Сашка обеими руками вцепился в перила. Волны надвигались на остров, на маяк, но у стоявших наверху́ было ощущение, будто это площадка маяка движется, плывет над волнами.
Гусев стоял, слегка расставив ноги, и смотрел в бинокль. Потом молча передал бинокль Мартынову.
— Это что же, в первой колонне катера такие? — спросил Мартынов, не отрываясь от бинокля.
— Катера, — подтвердил Гусев. — Орудия видите?
— Кажется, по два на каждом…
— По два. Одно на носу, другое на корме.
— А во второй колонне что за суда? — разглядывал Мартынов. — Длинные, узкие…
— Самоходные баржи, — сказал Гусев. — Видите, сколько на каждой народу. Черно! Это десант. Десантные баржи.
— Тоже на каждой по два
