«Ах! — вздохнула она, топнув ногой. — Неужели… О, боже… Вот ужас!»
Она опять бросилась на диван. Не села, а с какой-то истерической силой бросила на диван свое тело. Но ничто не могло успокоить ее. До отхода поезда оставалось двадцать пять минут. Если через десять минут не придет…
Как зверек, угодивший в клетку, заметалась Идмас по комнате. Подставила к окну стул и, встав на него, выглянула на улицу. И вдруг, почувствовав, что совершенно обессилела от волнения, свалилась на стул и, закрыв лицо руками, разрыдалась.
Почему она плакала? От обиды, от позора?.. Оттого ли, что поняла в последнюю минуту, на какой страшный путь встала? Проснулось ли на мгновение в ней материнское чувство?.. Или все это вместе навалилось на нее и заставило наконец содрогнуться?
В дверь постучали. Идмас вскочила, словно ее подбросило пружиной, и первое, что ей пришло в голову: «Зачем плакала… Лицо небось стало как старая подошва». На цыпочках она подбежала к зеркалу. И вправду подурнела. Быстро привела себя в порядок, подпудрилась, обнажила в искусственной улыбке мелкие, ровные зубы. После чего повернула ключ и мгновенно отпрянула к трюмо.
— Кто там? Войдите, — сказала она и, заложив маленькие руки назад, замерла возле столика трюмо.
Но вошел не Рауф, а незнакомый человек в черной велюровой шляпе, который давеча привез сюда Идмас.
Осмотревшись по сторонам, он спросил:
— Разве Рауф не вернулся еще?
— А разве вы не вместе были? — ответила Идмас вопросом на вопрос.
Оба умолкли, недоумевая.
— До отхода поезда осталось всего двадцать минут, — сказал человек в шляпе, закурив папиросу. — Что будем делать?
— Поедем на вокзал. Скажем хозяйке… Чемодан его с собой захватим.
И снова со страшной скоростью летит машина, снова ветер развевает белый султан на шляпке Идмас и завитки волос на висках. Снова перед ней расстилается дорога.
Вокзал. Суета. Идмас, оставшись около чемоданов, беспокойно осматривалась по сторонам. Мужчина в шляпе пошел к входу, чтобы, если Рауф появится, зря не плутал, разыскивая их.
До отхода поезда пять минут… Три минуты… Оставаться или ехать? Билеты в сумочке у Идмас. Страшно? Да, одной очень страшно. Куда, к кому она поедет? Там ведь у нее нет никого знакомых. Правда, есть деньги…
Подошел мужчина в шляпе.
— Нет его… Что будете делать, поедете или останетесь?
И тут Идмас увидела бежавшего по перрону Авана.
— Скорей, — скомандовала она своему спутнику.
Схватили чемоданы и — опрометью в вагон.
— Передайте ему, — сказала дрожащим голосом Идмас, прощаясь с человеком в шляпе, — я буду его ждать в Москве на вокзале. Пусть выезжает с первым же поездом.
И вот Идмас едет уже не в автомобиле, а в поезде. Господь уберег — Аван не заметил ее. Идмас сидела не шевелясь. Уже темнело. Пути, по которым бежал паровоз, терялись в черной мгле. Выведут ли они Идмас на свет или бросят в вечный мрак?
Стучали колеса. Вагон мягко покачивался. За окнами мелькали редкие желтые огни. Паровоз громко загудел. Идмас прикрыла веки. И, закрыв глаза, она видела протянувшиеся далеко-далеко рельсы, Впереди стеной поднималась черная как сажа ночь.
9
Надежда Николаевна подписывала в конторке ежедневные бумаги, когда вошел Ахбар Аухадиев.
Яснову немного удивило, что Аухадиев пришел сам, без вызова. После собрания, с которого он сбежал, он боялся на глаза показываться Надежде Николаевне, — заметив ее издали, прятался за первый попавшийся станок.
Среди тысячи разных дел Яснова незаметно для самого Аухадиева постоянно наблюдала за ним. И при каждой встрече с Файрузой говорила с ней об Ахбаре.
— Связываясь с ним, сама же сую в огонь свою голову, — сетовала Файруза.
Последнее время жалоб на Аухадиева не было. Наоборот, многие удивлялись происшедшей в нем перемене. Бросалось в глаза, что Аухадиев и внешне подтянулся: стал ходить в новой спецовке. И на голове у него вместо немыслимого блина, напоминающего воронье гнездо, была нормальная рабочая кепка. За какую-нибудь неделю он закончил наладку большого расточного станка, над которым другие бились чуть ли не месяц, но наладить так и не смогли.
То, что Аухадиев сам напросился на эту работу, мастер объяснил тем, что «собрание напугало его». Но Надежда Николаевна предполагала, что тут имели место и другие причины.
Оторвавшись от бумаг, Надежда Николаевна подняла на слесаря вопросительный взгляд. В глубоко запавших глазах его она прочла страх и беспокойство.
— Чем могу помочь, товарищ Аухадиев?
Аухадиев потоптался у дверей.
— Мое дело… Надежда Николаевна, небольшое, — откашлявшись, сипловато проговорил он. — Сейчас уйду. — Аухадиев сделал несколько шагов к столу. — Я знаю… Вы никогда не простите меня…
Надежда Николаевна подумала, что Аухадиев опять что-то натворил и пришел просить прощения.
— Тебе это и самому должно быть ясно, товарищ Аухадиев.
Аухадиев молча стоял с опущенной головой. На покрасневшем его лице выступили мелкие капельки пота.
— Я считала тебя мужчиной. Думала, у тебя хватит силы воли прямо взглянуть в глаза товарищам. А ты… сбежал! Сбежал, как трус! А еще фронтовик!..
— Погодите, Надежда Николаевна, — необычно кротко посмотрел Аухадиев на Яснову. — Совестно мне… Вы правы, я теперь понимаю… Сколько хорошего сделали вы для меня. И с Файрузой говорили… А я… не верил вам. Своим врагом считал. Но вы еще не знаете… — Аухадиев запнулся, точно у него перехватило дыхание, отвернулся и вдруг всхлипнул.
— Я писал на вас разные пакости, анонимные письма. На вас… и на вашего мужа.
— Ты? И ты мог сделать такое?.. Будучи фронтовиком?
Ей хотелось плюнуть ему в лицо, выгнать его. Но она заставила себя спокойно спросить:
— Зачем? Ты что-нибудь знаешь о Харрасе?
— Ничего не знаю, — честно признался Аухадиев. — Никогда его даже и не видел… Я… я, Надежда Николаевна… по наущению… Натравили меня…
Аухадиев говорил через силу — слова застревали в пересохшем горле.
— Кто они? — с мукой в сердце спросила Надежда Николаевна.
— Зонтик… потом… Шагиагзамов… Все…
— Продолжайте… — сказала она. Ее била мелкая дрожь.
— Еще… Зубков. Они ненавидят вас. Я не допытывался почему. Зубков обещал меня сделать механиком и все твердил, будто вы возражаете против этого. А вы знаете мой характер… Если выпью…
Аухадиев рассказал, что его уже недели две как таскают в милицию. Вначале никак не мог сообразить, почему вызывают именно его, потом понял. Зонтик показала, якобы это он, Аухадиев, пырнул ножом Баламира. Следователь хотел было посадить его в тюрьму, но Баламир, должно быть, сказал следователю, кто ударил его ножом, и Аухадиева перестали вызывать на допросы.
— Надежда Николаевна… — сказал Аухадиев, отдышавшись. — Вы хотели вытащить меня из ямы, а они… толкали меня туда, хотели сделать убийцей. Об этом я еще и на суде скажу…
У Надежды Николаевны шевельнулось сомнение: «Не хитрит ли Аухадиев? Не крокодиловы ли слезы льет?»
— А почему вы раньше не пришли?
Аухадиев прямо посмотрел на Яснову.
— Виноват, Надежда Николаевна. Об этом я уже рассказал там, где нужно… И не сегодня.
Когда Аухадиев вышел, Надежда Николаевна, глядя через окно в цех, задумалась. Она еще не могла разобраться в сложных чувствах, поднимавшихся в душе, но всем своим существом ощутила облегчение.
Глава двенадцатая
1
Как ни глух был Муртазин к внутренней жизни своих близких, даже он не мог не заметить, что с женой творится что-то необычное. Она уже не просила, не умоляла, как прежде, а твердо объявила, что намерена пойти на работу.
— Меня теперь ничем не удержать, Хасан. Натерпелась, хватит, — сказала Ильшат с какой-то новой для нее ноткой решительности, когда Муртазин попробовал крутым окриком остановить ее.
Это была уже не прежняя мягкая, всегда со всем соглашающаяся, привычная, домашняя Ильшат, а какая-то новая, требовательная, даже резкая в своих суждениях женщина — настоящий отпрыск Уразметовых.
— Почему ты так упорно не хочешь, чтобы я вернулась к самостоятельной работе? Что в этом плохого? Маленьких детей у нас нет. Хозяйничать будет домашняя работница. Что мне, здоровой женщине с дипломом инженера, день-деньской торчать без дела дома?
Ильшат, в черном костюме, подтянутая, с гладко зачесанными иссиня-черными косами, собранными на затылке в тугой узел, отошла к окну.
— Если хочешь знать, Хасан, ты просто боишься, чтобы я не сломала твой привычный домашний мирок. Семья для тебя что-то вроде крепости, где ты полный господин. Пусть даже в этой крепости твой самый близкий человек чувствует себя замурованным, тебе дела нет. Пойми наконец, все осталось позади. Я была в райкоме, и меня направили сменным мастером на завод. С завтрашнего дня я приступаю к работе.
