Когда осталось только две, Зоя знала: вот эта предпоследняя. И снова не он... Итак, последняя. Это не понравилось ей. Такая гора - и почему-то последняя. А может, работники милиции умышленно оставили ее напоследок? Может, они уже давно нашли Семена и только проверяют правильность своих выводов?
На последней фотографии был изображен черноволосый парень с мягкими чертами лица. Зоя даже потянулась к снимку, и майор с надеждой взглянул на нее: неужели и правда такая ирония судьбы - Семен Ярощук, личное дело которого он отложил первым и которое именно поэтому очутилось внизу, и есть преступник!
Но Зоя покачала головой и вынесла окончательный приговор:
- Нет, не он...
Когда свидетели ушли, Шульга выразил удивление:
- Я учитывал даже то, что этот Семен мог уволиться с работы, и взял дела всех, кто работал там в мае. Или эти трое ошибаются, или... Мог же этот Сеня просто пристать к компании работников Дома проектов и солгать о месте работы...
- Мог, - подтвердил Козюренко. - Но наше расследование только начинается. Сейчас покажем фото Балабану - может, он опознает?
Балабан, внимательно рассмотрев фотографии, заявил, что Семена, отобравшего у него пистолет, здесь нет. Когда его вывели, Шульга задумчиво сказал:
- Я понимаю свое задание так: найти в Доме проектов людей, которые провели вечер двенадцатого мая в "Эврике", и расспросить у них о Семене.
- Точнее трудно сформулировать, - похвалил Козюренко. - Начинайте завтра с утра, а я займусь еще одним человеком - искусствоведом Иваницким. Был у профессора с группой туристов незадолго до убийства. Поговорю с ним, а потом приеду к вам в Дом проектов.
Омельян Иваницкий рассказывал экскурсантам о Ренессансе в искусстве. Роман Панасович стоял в толпе посетителей и внимательно слушал, пытаясь поймать взгляд экскурсовода. И не мог. Глаза Иваницкого перебегали по лицам слушателей, не останавливаясь надолго ни на одном. Все лица для него сливались в одно, абстрактное, без выражения и эмоций, и он говорил ровно, законченными, округлыми фразами: давно знал, где следует чуть помолчать, на каком слове сделать ударение, а где - эффектный жест.
Он не спеша переходил от картины к картине, и экскурсанты толпились за ним. Иногда это внимание толпы возвышало его в собственных глазах... Тогда он сам казался себе значительно умнее и талантливее. Он начинал говорить с пафосом, не понимая, что становится в такие моменты смешным.
Но сегодня Омельян Иваницкий не ощущал того подъема духа, что делал из него оратора. Он просто был на службе с ее размеренным ритмом, скукой и будничностью.
Ему так хотелось послать ко всем чертям свою должность в музее и наслаждаться бездумной и легкой жизнью. Ведь давно мог это себе позволить. Но для вида ему, конечно, придется работать еще долгие годы. С нетерпением ждал отпуска. Вот тогда он наверстает упущенное - потешится на черноморском курорте всласть...
Экскурсанты остановились у картины известного художника. Иваницкий рассказывал что-то казенно-холодное.
Козюренко потихоньку протиснулся поближе к нему, стал в первом ряду слушателей. Наконец ему удалось заглянуть в глаза экскурсовода, но тот быстро отвел взгляд, и все же это секундное скрещение взглядов вывело Иваницкого из равновесия - посмотрел на Козюренко внимательнее.
Теперь следователь не сводил с экскурсовода глаз. Иваницкий заметил это и забеспокоился, стараясь не смотреть на Козюренко, но непроизвольно поглядывал украдкой.
В конце концов, то ли эта незаметная для других игра встревожила Иваницкого, то ли между ним и посетителем с настойчивым взглядом установился какой-то контакт, то ли просто он пересилил себя, но обращался только к Козюренко.
Они стояли у портрета старого седобородого человека с тяжелыми, мертвыми глазами. Иваницкий, рассказывая о мастерстве художника, спросил:
- Ну, что вы можете сказать об этом человеке, жизнь которого уже кончается? Вот вы, товарищ? - злорадно посмотрел на Козюренко. Хотел отплатить незнакомцу за наглые взгляды, поставить его на место.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
На секунду-другую воцарилось молчание. Экскурсанты с любопытством воззрелись на Козюренко. А тот, не ожидая такого выпада, немного растерялся. Но конечно, следователь подсознательно был готов к любому вопросу. Неторопливо ответил:
- Я вижу в его глазах страх смерти. Жизнь этого человека была тяжкой и греховной, и теперь он не то что раскаивается и сожалеет о сделанном, а боится расплаты. Этот человек уже мертв, ибо страх убил в нем человека...
- Субъективное толкование, весьма субъективное, - попробовал улыбнуться Иваницкий. - Но в основном вы правильно поняли художника...
Экскурсовод продолжал свой рассказ, а Козюренко думал, что, вероятно, он ошибся, потому что, кроме равнодушия, в глазах Иваницкого он ничего не заметил...
Козюренко отстал от группы и зашел к директору музея. Он попросил припомнить все обстоятельства, связанные с посещением американскими туристами квартиры профессора Стаха, пояснив, что это имеет важное значение для расследования убийства.
- Надеюсь, - директор поднял на лоб выпуклые очки, посмотрел доброжелательно-грустным взглядом близорукого человека, - вы не подозреваете в этом злодеянии наших искусствоведов? Ибо там, я слышал, было применено оружие, а оружие и искусство несовместимы.
- Мы никого не подозреваем, - сухо перебил его Козюренко, - а выясняем факты, и ни одна мелочь не должна пройти мимо нашего внимания.
Директор сдвинул очки на нос, смотрел теперь из-под стекол по-птичьи пристально. Пояснил, что среди американцев был один достаточно известный коллекционер. Он, бесспорно, не мог не слышать о собрании профессора Стаха, и поэтому его просьба о возможности ознакомления с этой коллекцией не вызвала ни у кого возражения, наоборот, администрация музея отнеслась к нему с пониманием, связалась с профессором, и тот разрешил осмотреть свою коллекцию икон. Кстати, обо всем этом он, директор, уже рассказал работнику милиции, и ему странно, что следователь снова затронул этот вопрос.
- К сожалению, приходится! - сказал Козюренко, и директор понял, что отказываться тщетно.
- Спрашивайте! - согласился он. Снял очки и начал протирать их белоснежным платком.
- Кто из экскурсоводов сопровождал американских туристов в музее?
- Омельян Иванович Иваницкий, наш научный сотрудник. Он хорошо знает свое дело и свободно владеет английским. Иваницкий, как правило, работает у нас с иностранцами.
- Именно Иваницкий и передал вам просьбу американцев ознакомиться с коллекцией Стаха?
- Нет, он был только переводчиком. Ко мне лично обратился мистер Берри - коллекционер, о котором я вам говорил.
- И Иваницкий договаривался с профессором?
- Нет, я звонил ему сам.
- Но сопровождал иностранцев Иваницкий?
- Да, я поручил ему это.
Козюренко немного помолчал. Наконец спросил о главном:
- Не помните, Омельян Иванович был на работе двадцать четвертого июля? С утра между десятью и двенадцатью часами?
Директор укоризненно посмотрел на следователя:
- Он не мог быть в этот день на работе, так как находился в командировке в Москве. С двадцатого по двадцать седьмое июля включительно. И вернулся, как и полагалось!
Эти слова - "как и полагалось" - будто ставили точку на вопросах следователя. Козюренко понимал это, но он знал чуть больше, чем директор музея, - ведь алиби Иваницкого, хотя само по себе действительно много значило, все же не ставило окончательно точку на его непричастности к убийству профессора.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
- Чем была вызвана необходимость командировки? - спросил Козюренко.
- Мы планируем организовать выставку мастеров портрета. Должны были договориться с администрацией нескольких московских музеев. Я сам предложил товарищу Иваницкому поехать в командировку.
Говоря это, директор не кривил душой: он не знал, что Омельян Иванович перед этим звонил знакомому московскому искусствоведу. Они поговорили несколько минут, Омельян намекнул, что хотел бы побывать в Москве, провести вечер где-нибудь в "Метрополе". Знакомый обещал позвонить начальству Омельяна, организовать командировку и сдержал свое слово.
