Старый токарь вгляделся в темное окно. Там за ним неверные красные отблески полыхали оо заводскому двору: собирался при свете факелов митинг. «Погоди, Ильич, дай срок: выдержим! Оправимся. Рабочий все вынесет, на все пойдет за свое дело…»
Только что, когда он, Федченко, сходил с машины, еще одна беда легла на его плечи. Еще третьего дня, пятнадцатого числа, белые захватили Лугу. Дочка, Фенечка, теперь тоже была отрезана от него.
* * *
Семнадцатого к полудню тот эшелон Отдельной Рязанской бригады, в котором следовала на Петроградский фронт комиссар Антонина Мельникова, направленный сюда по распоряжению Ленина, прибыл на запасные пути Николаевской дороги. В пути, между Любанью и Тосно, была тревога: где-то около Лисина показались белые разъезды. По вагонам передали приказание — быть готовыми ко всякой случайности. Но все сошло благополучно.
Лечение Мельниковой в рязанском лазарете закончилось. Она была уверена, что ее снова направят добивать Колчака в родной полк, на Омск. Но комиссара Мельникову в Рязани спешно прикомандировали к Отдельной: там, в Питере, разберут, где она нужнее. Вся страна теперь помогала городу на Неве.
По дороге, читая знакомые названия станций — Окуловка, Малая Вишера, Чудово, Любань, — Тоня Мельникова не могла удержаться от воспоминаний. Тринадцать лет!
Там, в Питере — она это знала — у нее не было и быть не могло сейчас ни одной родной души. Она росла там, но была сиротой, «приюткой».
Единственная ее тетка по отцу жила в те далекие времена в Красном Селе, на Печаткинской бумажной фабрике. Но это было тогда!
И все же ей казалось, что она возвращается на родину. Она любила Петроград, любила с детства. Сколько паз там в Сибири, ни каторге, в ссылке, перед ней выбывали знакомые, до боли милые клочки: тополевый бульварчик в начале Самсониевского проспекта на Выборгской стороне, крупный, влажный, медленный петербургский снег, паровая конка, пыхтящая по дороге в Лесной.
Сколько раз по ночам, вспоминая закоулки рабочего двора на своем заводе, и мостик через Черную речку, и перетянутые бечевкой пакетики листовок, она читала про себя звонкие, гулкие строки «Медного всадника».
Тринадцать лет она не видела ни одной белой ночи! Тринадцать лет не видела и веселых водяных вороночек, вечно бегущих и вечно остающихся на месте, возле быков Троицкого моста. Она потеряла надежду увидеть все это.
И вот — она едет!
Оставив небольшой свой багаж на попечение дневальных, Тоня Мельникова решила сама, одна дойти до места, где было назначено им расположиться. Как было сообщено, этим местом будут пустующие корпуса завода «Треугольник» на Обводном канале, дом № 160.
Она сунула подмышку буханку еще теплого солдатского хлеба, — предупреждали, что в Питере хлеба мало, — стянула ремешки портупеи и, оживленная, возбужденная, пошла сквозь вокзальные залы.
Первое, что ей бросилось в глаза, было наклеенное на дверную створку воззвание, которое читало несколько изможденных людей, давно не бритых, сумрачных и чем-то, видимо, озабоченных. Она тоже остановилась взглянуть и вздрогнула, увидев подпись: «Ленин».
Радостное выражение сошло с ее лица, когда она прочла листовку: родной город встречал ее невеселыми новостями. Конечно, она и до этого знала, что Петрограду грозит опасность, но размеры этой опасности оставались ей неизвестными. Теперь, с той прямотой и смелостью, которая всегда свойственна большевикам, вождь Революции говорил ей, что именно грозит Питеру… «Ой, боже мой… И — Вырица! Значит мы просто чудом проскочили…»
Антонина Мельникова, постояв секунду в раздумье, толкнула тяжелую створку: задерживаться было явно не время. Очевидно, здесь сейчас дорога каждая минута, каждый короткий час…
Сразу за дверью навстречу ей вдруг двинулся высокий человек в хорошей шубе с отличным воротником шалью, в маленькой бобровой шапочке, в пенсне. Он преградил ей дорогу. Руки его задрожали.
— Товарищ, товарищ, одну минуточку!.. Товарищ! У меня к вам огромная просьба… Не отломите ли вы мне… вот такой кусочек хлеба…
Тоня Мельникова вспыхнула: в составе их эшелона шли два вагона с мукой. Никаких недостатков они не знали там, в Рязани.
— Пожалуйста!..
Она отломила фунта два и протянула их тому человеку. Его глаза вдруг загорелись. Он схватил горбушку, разломил ее пополам и с нескрываемой жадностью вцепился в теплый мякиш.
— Шпашибо!.. М-м-м. Только вы жавернули бы… рашхватают ведь… — невнятно сказал его жующий рот.
Тоня не поняла. Ей стало вдруг не то стыдно, не то жалко. Отвернувшись, она хотела итти, но сзади за ней уже стояла худая, как смерть, большеглазая женщина с ребенком на руках. Она молча, как загипнотизированная, глядела на буханку. Ребенок как будто спал, но Мельниковой показалось, что и он из-под опущенных на щеке ресниц жадно глядит на ее хлеб.
Горло ее сжалось. С бьющимся сердцем она отломила еще один кусок. Щеки женщины залил бледный румянец. Не сказав ни слова, она прижала хлеб к груди. Поодаль, внимательно смотря на эту сценку, стоял милиционер. Он кашлянул, достал газету из кармана.
— Товарищ командир, — скромно улыбнулся он, обращаясь к Тоне, — примите бумажку. Заверните хлебушек… Так — самой ничего не останется.
Растерянная Мельникова поступила по его совету. Милиционер, улыбаясь, смотрел в землю.
— Товарищ… — нерешительно выговорила тогда она. — Может быть, вы… Хотите тоже?..
Он потупился еще больше.
— Покорно благодарим, товарищ начальник… Не смог спросить… Это теперь не каждый день увидишь…
Не помня себя, Тоня Мельникова кинулась из вокзала…
…Огромные корпуса «Треугольника» оказались на самом деле пустыми. В гулких, гигантских цехах лишь кое-где стояли мертвые, неподвижные машины, валялись обрезки клеенки, разбитые ящики. Только терпкий, едкий запах резины, каучука напоминал еще о прошлом. Сырья не было. Рабочие ушли — те на фронт, эти на другую работу в городе. Завод впал в забытье.
Теперь в его помещениях деловито и хлопотливо располагалась Отдельная. На заводском дворе выстроившись рядами, дымились походные кухни. По стенкам связисты вбивали крючки, тянули телефонный кабель. Возле открытой пожарной колонки мыли под струей воды обозных лошадей.
Политруки рот хлопотали над пачками листовок: только что в полк прибыло ленинское воззвание. Полк с марша становился в ряды защитников Петрограда. Он должен был знать, на что ему предстоит итти.
Тоня Мельникова нашла своих. Ее уже ждал пакет из штаба. Комиссара Мельникову вызывали туда. И полчаса спустя, за наспех принесенным откуда-то грубым письменным столом, над разостланной по нему картой комиссар узнала свою дальнейшую судьбу. Боевые политические руководители были нужны Петроградскому фронту дозарезу. Завтра ей надлежало явиться в 1-й Башкирский полк, находящийся на позиции в четырех километрах южнее станции Лигово, на крайнем правом фланге пулковского боевого участка, у деревни Ново-Койерово.
Тоня внимательно вглядывалась в карту. Да! Сколько раз в детстве она видела из окна дачного вагончика вдали это самое Койерово, когда ездила к тетке в Красное! Сколько раз с девчонками бегала собирать полевые цветы и вот сюда — к Скачкам, и сюда, к военному гвардейскому лагерю, к стрельбищу, к деревне Ластихе, к Никулину, на Каграссарскую гору. Но теперь это была уже не просто пологая, веселая пригородная гора над болотом, поросшая лютиками, ромашками, васильками. Теперь это была «занятая противником высота, доминирующая над расположением наших частей». Теперь каждый метр ее гребня грозил смертью…
Комиссар Мельникова не пожелала задерживаться до завтрашнего дня в тылу.
В семь часов она села в маленький трамвай с роликом на бугеле, ходивший в Стрельну. В 7 часов 30 мнут вышла в Лигове, а около девяти, уже в темноте, случайные попутчики довезли ее на фурманке до Койерова. Она шла по койеровской грязи, а впереди, там, где когда-то пестрели за горой голубенькие, зелененькие, палевые дачки Красного, все время хлопала нечастая винтовочная стрельба. Пятно света побежало у горизонта по неясным перегибам местности, по овражкам, кустикам, холмам. Антонина Мельникова внимательно вгляделась: это и была та самая Каграесарская высота, атаковать которую, видимо, должен был ее новый полк, если через несколько дней красные части действительно перейдут в наступление… Прожектор метнулся, осветил землю прямо перед ней. У перекрестка стоял невысокий столбик. Бумажный квадрат белел на нем. Указатель пути?
Антонина сделала шаг вперед. «Товарищи! — прочитала она. — Решается судьба Петрограда!»
Да, это и был указатель пути, пути к победе. Ленинское воззвание прилетело и сюда, к самой передовой. И Мельникова почувствовала, что на душе у нее стало как-то спокойнее.
* * *
Семнадцатого к вечеру тот чернобородый человек, который приносил в мае зажаренных грачей маленькой измученной женщине на Каменноостровском, а потом читал французскую книжку под копной сена в Александровском парке — этот человек быстро и легко взбежал по гулкой лестнице дома 27 по Торговой.
