А бесчисленные сабли, палаши, шпаги и шашки, кому, что и при какой форме положено! Ну, со шпагами проще: при бытовавшем в первой половине XIX в. мундире фрачного покроя их ножны с крючком продевали в коротенькую лопасть на поясном ремне, и они скромно висели вдоль ноги; а при сюртуке и мундире второй половины XIX в. с «полной» юбкой шпаги просто продевали через обметанную дырку в левом кармане, так что на виду был только эфес с намотанным на нем серебряным, с черными и оранжевыми прядями темляком, да кончик ножен. Зато сабли и палаши в обтянутых кожей и покрытых металлическими прорезными наконечниками и обоймами или же целиком металлических ножнах висели на длинных пасовых ремнях поясных портупей. При яркой форме как не быть щеголем! И среди офицеров было множество модников. Грибоедовский Чацкий говорит о полковнике Скалозубе: «Хрипун, удавленник, фагот», сам же Скалозуб, говоря о московских офицерах, подчеркивает их узкие талии. Все это не ради красного словца. В 20-х гг. тонкие талии вошли в большую моду, и офицеры стали туго-натуго перетягиваться в поясе шарфами, превращаясь в некое подобие ос. Одновременно модным, особенно в гвардии (а армейщина следовала во всем за гвардейцами) стало говорить с командной хрипотцой в голосе: это создавало облик этакого заслуженного вояки, сорвавшего голос в атаках среди пушечного грома. Модными, особенно у молодых обер-офицеров, были преувеличенного размера эполеты, края которых слегка загибались вверх, подобно крылышкам; М. Ю. Лермонтов отмечает такие эполеты у Грушницкого, только что надевшего офицерский мундир.
После Крымской войны в подражание потрясшим русское воображение отчаянным французским зуавам и в нарушение уставов носили узкоплечие мундиры с очень длинными рукавами и широкие в колене, сужающиеся, подобно шароварам, к ступне панталоны. На фотографиях можно увидеть и офицеров с распущенными по всей груди, вопреки правилам, плетнями и петлями аксельбантов. Особенно большими щеголями были кавалерийские офицеры, а особливо из легкой кавалерии. Для них характерно было нарочитое пренебрежение правилами ношения формы: расстегнутые крючки воротника, лихо смятая фуражка, отпущенные ремешки шпор, так что зубчатый репеек задевал за тротуарные плиты, издавая мелодичный звон; отсюда и пресловутая «шаркающая походка кавалериста»: булгаковский Понтий Пилат шпор не носил, а вот современные М. А. Булгакову офицеры носили и для пущего эффекта слегка пришаркивали ногами, чтобы шпоры волочились по камням мостовой. Кто мог, из последних денег заказывали у дорогих мастеров особые шпоры из сплавов, с «малиновым» звоном: по сторонам репейка на его оси были еще и свободно висевшие тонкие шайбочки.
Что же касается холодного оружия, то на всем протяжении описываемого периода это был особый предмет щегольства. Для удобства ношения на верхней гайке ножен была короткая цепочка с крючком, чтобы цеплять оружие за пояс и носить его вдоль ноги, без помех для окружающих и владельца. Но нет, пасовые ремни портупеи отпускались на всю длину, и сабля или палаш с громом тащились по плитам тротуара, а чтобы тонкий металл ножен не протерся, на их конце был округлый стальной гребень, высекавший искры из камня. Либо же оружие небрежно перебрасывалось через локоть полусогнутой левой руки, а когда офицер стоял, то, избоченясь и покручивая ус, небрежно опирался на эфес оружия, как на трость. То-то красота!.. После поражения в Японской войне авторитет военных упал донельзя, и для его повышения было разрешено вне строя носить «дедовское» оружие старых образцов. Тут уж щеголи пустились во все тяжкие, заказывая себе сабли самого фантастического вида, и предприимчивый немец-оружейник Шаф даже стал во множестве производить такое оружие, которое получило ироническое прозвание «оружие деда Шафа»; дабы пресечь этот разврат, некоторые гвардейские части выработали и ввели у себя нестроевые единообразные «клычи» – сабли восточного типа в сафьяновых ножнах. Только прозаическую шашку носили на узкой плечевой портупее как положено.
С «душками-военными» все ясно (солдаты ведь тоже хотели быть красивыми и, сколько могли, тянулись за офицерами, особенно в Гвардии). Но и чиновники в шитых (узор по ведомствам) парадных мундирах украшали улицу, особенно во второй половине XIX в., когда у них стали появляться наплечные знаки различия. Правда, военные очень ревниво относились к этому, и по представлению Военного министерства не раз погоны разных образцов – плетеные из шнура, галунные и даже штампованные из тонкого металла – заменялись звездами на шитых воротниках и скромными суконными и бархатными клапанами с просветами и звездами на тужурках и сюртуках, но вновь и вновь под разными предлогами гражданские ведомства возвращались к погонам – уж очень лестно было походить на военных. Введенное в 1834 г. шитье на мундирах было по 10-ти разрядам – от скромного шитого серебром или золотом, по ведомству, канта на воротнике и обшлагах, до перворазрядных мундиров, буквально залитых золотом. Так, по 1-му разряду шитье шло в три ряда по бортам, зашивались обшлага, воротники, спина под воротниками, швы, клапаны карманов и полы под карманами, шитье шло по наружному шву панталон и, в три ряда, по полям треугольной шляпы с белым плюмажем и черными, сшитыми кромками муаровыми лентами, пересекавшими углы. Немногим проще выглядели и придворные чины, носившие мундиры по второму и третьему разрядам. Даже вицмундир у них спереди сверху донизу расшивался широкими двойными галунами, такие же галуны были на воротнике, а на обшлагах и полах были три ряда галунных шевронов. Точно так же расшиты были мундиры камер-пажей и всех чинов Роты дворцовых гренадер, несших почетный караул у памятников императорам и входов в царские дворцы. Своеобразным «мундирным» платьем было и обыденное облачение духовенства, которое, как и мундиры, запрещалось снимать, так что длинные подрясники и рясы, скуфьи и монашеские клобуки были столь же обычны, как военные и статские мундиры. А духовенства, белого и черного, по городам было немало. Разумеется, партикулярное платье даже белому духовенству носить возбранялось. Ну, а употребляемое и поныне яркое парчовое богослужебное облачение при многочисленных уличных крестных ходах, молебнах и прочих публичных обрядах куда как украшало улицы городов.
Камер-паж
А рядом с блестящими мундирами с золотым и серебряным шитьем, эполетами и аксельбантами у военных или более скромными вицмундирами и кителями с погонами (с 1856 г.), треуголками, киверами с высокими султанами и касками с пышными плюмажами, кепи и фуражками в толпе мелькали простонародные зипуны, армяки, полушубки, сарафаны, «парочки» (юбка с кофтой), кафтаны, чуйки и поддевки крестьян и мещан. Общество, жестко стратифицированное по сословным признакам, различалось и одеждой, соответствующей сословной принадлежности. Элементы костюма и его аксессуары становились элементами знаковой системы. Это распространялось не только на сословное или служебное положение.
В конце XIX – начале ХХ в. появилось множество светских молодых людей, считавших себя «спортсмэнами» (это не значит, что они сами участвовали в скачках, водили автомобили, управляли яхтами: для этого были профессиональные жокеи, «шоффэры» и матросы); они наряжались в кепи с наушниками, мягкие твидовые куртки, цветные сорочки с мягкими отложными воротничками и узенькой ленточкой вместо галстука, перчатки с крагами и ботинки с кожаными штиблетами, либо в полуматросский костюм (берет с помпоном, синяя курточка с золотыми пуговицами с якорями, белые брюки). Время от времени по улицам проезжали кавалькады всадников в кепи, коротких жакетках, лосинах и лаковых сапогах и всадниц в амазонках – длиннейших и широчайших суконных юбках, полностью закрывавших ноги сидевшей боком в дамском седле наездницы, коротких жакетках и в черных цилиндрах, обвитых длинным вуалем. Обычно же дамы (в том числе и дамы полусвета, «прекрасные, но падшие создания») носили шляпки, мещанки повязывались скромными платочками, купчихи носили «головки», платки, обматывавшие голову и завязанные узелком на темени, а были и такие, что не носили ни шляп, ни платочков – им уже не грозил позор; так, у Л. Н. Толстого в «Севастопольских рассказах» на бульваре осажденной крепости «ходили… всяких сортов женщины, изредка в шляпках, большей частью в платочках (были и без платочков и без шляпок), но ни одной не было старой, а замечательно, что все молодые)». «Чуйка» была буквально синонимом мещанина, «сибирка» – купца, «зипун» – крестьянина, а когда хотели охарактеризовать компанию выпивох, забияк, собачеев и лошадников из дворян, то могли просто сказать: «венгерки и архалуки».
В городской толпе то и дело мелькали трости мужчин в европейском платье – и не только у пожилых, что было бы естественно, но и у молодых. Еще в XVIII в. дворянину надлежало носить шпагу, и как знак дворянского достоинства, и для защиты чести. В XIX в. холодное оружие носили только офицеры, вышедшие в город солдаты (пехотным и артиллерийским полагались тесаки, а с 80-х гг. – штык в ножнах) да чиновники и студенты при парадном мундире. Но шпагу можно было обнажить лишь против человека такого же благородного происхождения. С простолюдинами расправлялись или оружием в ножнах, или тростью. Поэтому в XVIII в. наряду со шпагой носили трость, а в XIX в. неслужащие дворяне сохранили только трость – просто как знак достоинства. Форма трости подчинялась моде: это могли быть и легкие камышовые тросточки, и подлинные суковатые дубины (такую тяжелую трость носил для укрепления кисти руки А. С. Пушкин, из-за своего нрава часто оказывавшийся на грани дуэли), и изящные лакированные трости красного или черного дерева с набалдашником слоновой кости, украшенным шнурками с кистями или золотыми дубовыми желудями. Обычай носить трость понемногу стал выводиться к началу ХХ в. Точно так же дамам, разумеется, летом, полагалось носить изящный зонтик от солнца, хотя бы оно и было скрыто облаками. У Л. Н. Толстого в одном из «кавказских» рассказов в отдаленной крепости идет уже при заходящем солнце женщина в платочке, в шуршащем шелковом платье и с зонтиком: явно мещанка или унтер-офицерша, претендующая на более высокий статус.
