Откуда взялось это название, кажется не выяснено… Во всяком случае, слово Бабигоны могло способствовать образованию известной игры слов, а уже от этой игры слов образовался и обычай производить на Бабигонских высотах «бабьи гонки». Впрочем, приезжавшие сюда в колясках и ландо гоняли не столько взрослых баб, сколько девчонок и мальчишек.
Ехали туда целым караваном и непременно с прислугой, с самоваром и с огромными корзинами. В одной из этих корзин были сложены угощения и вина, в другой – призы для гоняющихся: пестрые шелковые ленты, платочки, бусы, купоны ситца, а также гостинцы на особый деревенский вкус: пряники, леденцы-монпансье, стручки, орехи…
…Мы должны были расположиться станом, выгрузить из колясок корзины, поручить самовар старичку с деревянной ногой и бакенбардами, который охранял этот деревянный дворец, и выискать по скату холма место поуютнее. Пока кучера распрягали лошадей… дети устремлялись к еще несжатым полям собирать васильки и маки, а «молодые люди» шли в деревню кликать клич, чтобы набрать побольше девушек и девчонок для беговых ристалищ».
В сущности, барская забава эта была не слишком отменного вкуса. Мне сейчас кажется странным, что в таком «осознавшем человеческое достоинство» обществе, каким представлялась русская интеллигенция 70-х и 80-х годов, могли еще доживать подобные «крепостнические замашки». Отметим, во-первых, что подобного рода развлечения имели место не только в Бабигонах (некоторые мемуаристы вскользь упоминают об этом), а во-вторых, для образованного общества того времени (не интеллигенции по духу, а интеллигенции по образованию, положению, роду занятий) «народ», как и во времена подлинного крепостничества, был некоей абстракцией, за которой признавалось неоспоримое право на человеческое достоинство, а конкретные мужики и бабы – это было совсем иное. Впрочем, эти рассуждения должно было бы поместить в другом месте, а потому и прекратим их здесь, вернувшись к мемуарам Бенуа.
«Пикники в Бабигоны или в гористой деревушке Венки, за Ораниенбаумом, повторялись ежегодно… Но пикник в дальнюю Лопухинку, устроенный братом Альбертом в 1876 г., был единственный в своем роде. Особенную романтику ему придало то, что позавтракав в старинном трактире деревни Гостилицы… мы прибыли на место назначения поздно вечером, вследствие чего пришлось ночевать в крестьянских избах… Многим же молодым людям пришлось переночевать на сеновале и когда они покинули его, заспанные, в помятых одеждах, с сеном в волосах и в бородах, то все имели очень смешной и сконфуженный вид» (15; I, 269–272).
Семейство князей Юсуповых в Архангельском
Из этого описания поездок на пикники в колясках и ландо с прислугой, самоваром и корзинами с закусками и винами, из этого смущения молодых людей, вероятно, впервые в жизни ночевавших на сеновале, читатель может понять, что такое была дачная жизнь. И уж если «экспедиция» на пикник превращалась в подлинную экспедицию, то понятно, чем был выезд на дачу.
Выезжали на дачу на все лето целым обозом: с прислугой, посудой и даже мебелью, для чего была создана специальная легкая и прочная, плетеная из ивового прута и гнутая из бука «венская» мебель. Дочь и внучка богатых московских купцов, Е. А. Андреева-Бальмонт вспоминала дачную жизнь в 70-х гг. в Петровском парке, в старинном двухэтажном барском доме с огромным садом, купленным еще дедушкой и подаренным ее родителям. На дачу Андреевы выезжали после Пасхи, в мае: «Накануне отъезда во дворе у нас стояли распряженные телеги… Рано утром их грузили: корыта, бадьи, ведра, узлы, на которых сидели прачки. Это была первая партия. За ними трогалась вторая: черная кухарка с коровами, привязанными к задку телеги. Затем возы с сундуками, ящиками и узлами, их сопровождал наш буфетный мужик Гриша.
Наконец-то, наконец подавали к крыльцу большую шестиместную коляску, куда нас усаживали. На заднее сиденье садилась мать, рядом с ней наша бонна Амалия Ивановна, между ними Миша, мы с братом и няней Дуняшей – напротив […]
Учились мы летом мало. Читали вслух по-русски и по-немецки, писали буквы, играли по полчаса на рояле с приезжавшей для этого из Москвы учительницей. Это утром. В 11 часов утра мы брали солнечную ванну, а затем весь день были свободны, бегали и играли в саду. Сад наш казался мне огромным, хотя расположен был всего на одной десятине (чуть более 1 гектара, а «по-дачному» – почти 101 сотка. – Л. Б.). Перед передним балконом был цветник, подстриженный газон, по которому не позволялось бегать, и мы редко туда заглядывали. Пребывали мы всегда в задней части сада, где была длинная липовая аллея, фруктовые деревья, малинник, заросли бузины и калитка, через которую незаметно можно было выскользнуть в огороды и парники. Там же была площадка с гимнастикой» (4; 62, 65). Неплохая дачка, но уж очень далеко: аж в Петровском парке (нынешние станция метро и стадион «Динамо»).
Точно так же описывает переселение на дачу Н. М. Щапов: «Живем мы, сколько себя помню, на одной и той же даче подрядчика Горбунова, в Сокольниках, около Богородского моста в Алексеевском (Ростокинском) проезде. Снимает ее отец за 500 рублей в год. На ней остается на зиму много нашей специальной мебели, но все же возов пять перевозится ежегодно туда и обратно с бельем, одеждой, книгами, посудой, игрушками, кухонной утварью, корытами, бочками, курами и т. д. Минин рояль перевозится отдельно особой конторой… В комнаты приносится несколько сундуков. В одни укладывается белье и одежда, в другие (в сено, чтобы не разбилась) – посуда, в третьи – съестные припасы: мука, крупа, масло, сахар – много сахара, ведь будет вариться варенье. В день переезда, ранним утром приходят пять подвод… Наверху усаживается Козлов, дворник, кухарка и горничная… Садимся попарно на извозчиков: мама и Мина, няня и я… В руках – самые нежные, бьющиеся вещи: лампы, вазы, часы» (154; с. 79–80). Так переезжал на дачу приказчик, точнее, управляющий фабрикой. А купеческое семейство Харузиных, точно так же, с многочисленными возами и на извозчиках, с прислугой, отправлялось в 70-х гг. на дачу в Архангельское. «Дачи в Архангельском были расположены на пространстве между парком при дворце и церковной землей… Дач было в то время всего семь, прилаженных к сдаче в летний наем из старинных зданий… Из них внимания заслуживали две. Во-первых, так называемая «розовая дача», каменное двухэтажное строение в стиле ампир… Со следующего лета мы переехали на «нашу» дачу, скромную, но гораздо более уютную… Остальные дачи не представляли ничего особенного. Это были построенные по единообразному плану дома, одноэтажные с мезонином, с итальянским окном в серединной комнате, выходящей на передний фасад. Все одинаково были окрашены в серую краску» (150; 269, 271). Естественно, что на участке отдельно стояли кухня, «владения повара и Дунечки», прачечная для «прачки Устиньи и поденной ее помощницы». Большой юсуповский дворец тогда пустовал: старая княгиня Юсупова, подрабатывавшая сдачей внаем дач, жила за границей с дочерьми, одна из которых, Зинаида, и вышла впоследствии замуж за графа Ф. Ф. Сумарокова-Эльстон. Именно от этого брака на свет появился знаменитый Ф. Ф. Юсупов, убийца Распутина.
Глава 8
Городская толпа
Итак, состав городского населения был весьма пестрым – от придворных, дворянской аристократии, чиновников и офицеров до бесчисленных разномастных обитателей городского дна. Пестрым был и облик городской толпы.
Хотя положение обязывает, и определенный круг людей в определенных обстоятельствах выезжал в экипажах, включая громоздкие кареты, все же и верхушка общества, аристократия, показывалась на городских улицах пешком, хотя бы для утренней прогулки по бульвару. Даже императоры гуляли пешком, отдавая честь раскланивавшимся с ними прохожим, а если проезжали по городу в открытом экипаже, то царь также прикасался рукой к головному убору, а царица вежливо наклоняла голову, даже если кланялись им простолюдины – положение обязывает. Что касается средних слоев неслужащего дворянства, офицеров и чиновников средней руки, не говоря уж о простонародье, то оно наполняло центральные городские улицы, где толпа почти не редела, представляя собой пестрое зрелище. В известное время дня (утром, к обеду и вечером) в ней мелькали форменные мундиры и вицмундиры, по утрам на прогулку в сопровождении бонн, гувернеров и гувернанток выходили барские дети, днем в сопровождении ливрейных лакеев или горничных отправлялись за покупками и с визитами дамы и т. д.
Ходячее представление о том, что с петровских времен все дворянство ходило в «немецком», то есть европейском платье, а все крестьянство в старинных кафтанах и армяках, настолько же примитивно, как и представление о том, что нация состояла из одних дворян и крепостных крестьян. Даже и дворянство ходило не только в немецком платье – во фраках, сюртуках, панталонах и цилиндрах. Такая одежда дворянством носилась только в городах, и то не всегда, в деревне же она была почти невозможна: в русские морозы и метели во фраке с голым брюхом и узенькими длинными фалдами было неуютно. Поместное дворянство и в деревне, и в городе, особенно провинциальном, нередко ходило одетым вовсе не по-дворянски. Простонародные казакины, а то и захваченные в дорогу армяки, абсолютно приспособленные к русскому климату, крытые сукном овчинные бекеши и разного рода «заячьи тулупчики», азиатские архалуки и чекмени любителей лошадей и псовой охоты и венгерки отставных военных, высокие русские сапоги, куда заправлялись европейские панталоны, и азиатские папахи, русские косоворотки были едва ли не употребительнее фраков и рединготов, цилиндров и боливаров, которые носились только в городе столичной аристократией.
