Однако профинансировав создание огромных промышленных корпораций (где железные дороги, там и сталь, и нефть, и электричество… весь современный мир создавался вокруг инвестиционного бума конца XIX — начала XX века), инвестбанки (подобно капитализму Маркса) породили своего могильщика: монополистический капитализм. Корпоративная (то есть находящаяся в совместной собственности различных владельцев) форма капитализма позволяла компаниям не только передавать пакеты акций инвестбанкам, но и самостоятельно размещать их на биржах, а также продавать другим компаниям. Так возникла (и была сразу же использована) возможность появления корпораций, не связанных с банковским капиталом (а напротив, способных создать собственные инвестбанки). На первый взгляд кажется, что нет разницы между корпорациями, созданными банками, и банками, созданными корпорациями, — там и там одинаковые буржуи. Однако Квигли отмечает принципиальное разногласие между этими двумя формами капитала[696]:
Международный золотой стандарт стал главным механизмом, с помощью которого предложение денег сохранялось низким, а их цена — высокой. Высокая цена денег была выгодна кредиторам… но одновременно она означала низкие цены на товары и ставила в невыгодное положение заемщиков и товаропроизводителей [Quigley, 1979, p. 393–394].
Фундаментальные интересы банков и корпораций (финансового и монопольного капитализма) были противоположны: банкам были выгодны дорогие деньги и дешевые товары, монополиям — дешевые деньги и дорогие товары. Подобное противоречие не могло не вылиться в прямое столкновение двух инструментов, один из которых — финансовый капитализм — уже практически превратился в институт[697].
Так вот, кризис 1929–1945 годов и был финальной схваткой монополистического капитализма с финансовым:
Финансовый капитализм родился около 1850 года и умер насильственной смертью в сентябре 1931-го, с крахом международного золотого стандарта…
Вследствие этого господство в экономике финансистов, таких как Ротшильды, Морган, Мирабо[698], Баринг, Монтегю Норман[699] и даже Ивар Крюгер, закончилось, им на смену пришли крупные монополисты, такие как Дюпон, Мелчетт[700], Леверхульм[701], Рокфеллер, Форд, Наффилд[702] и другие [Quigley, 1979, p. 393–394].
Что же касается куда более масштабного кризиса, связанного с окончанием третьей эры экспансии и вступлением в эру конфликтов, то он нам еще предстоит, и в этом, по Квигли, заключается трагедия XX века. Но его же теория дает и надежду — на новый инструмент экспансии, который сумеет выйти победителем из схватки с институализировавшимся монополистическим капитализмом.
Читатель. Ну что, теория Квигли действительно многое объясняет. Кроме одного: а при чем здесь властные группировки? Какого банкира ни возьми, он будет за дорогие деньги, и точно так же любой промышленник — всей душой за дешевые. Историческая необходимость, судьбы цивилизации и так далее; хоть убейте, я не вижу здесь интереса к изучению отдельных группировок.
Теоретик. Господин Смит недоволен, но вынужден с вами согласиться. Описание эволюции цивилизации в теории Квигли (шесть сфер деятельности, семь стадий, инструменты и институты) вполне самодостаточно; инструменты и институты конкурируют между собой без каких-либо сознательных усилий отдельных личностей. Рокфеллеры сменяют Морганов не в результате хитрой интриги, а в силу большей эффективности института, который они контролируют. Отдельным людям и даже целым группировкам нет места на величественном полотне, охватывающем целые народы и континенты.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Читатель. Так с чего же Квигли заинтересовался властными группировками?!
Теоретик. Пока не знаю, отвечает господин Смит. Попробуем поискать ответ в главной книге профессора — «Трагедии и надежде». Как она развивает цивилизационную теорию? Какие властные группировки сумел обнаружить Квигли и по поводу каких событий? Включил ли он эти властные группировки в свою модель цивилизации или упоминал их возникновение наравне с другими историческими фактами? И самое главное — понял ли Квигли реальное устройство Власти[703] или только случайно прикоснулся к ее тайне?
По первоначальному намерению Квигли, заявленному уже в предисловии, «Трагедия и надежда» действительно должна была стать применением его теории к современной западной цивилизации. События XX века следовало осмыслить как определенный этап эволюции Запада — замедление третьей волны экспансии и начало третьей эпохи конфликтов. Вторая мировая война и возникшее уже через несколько лет после нее ядерное противостояние США и СССР превосходно укладывались в эту схему — вместо планомерного распространения своего влияния на периферию (к которой Квигли относил не только Российскую империю, но и Германию) западная цивилизация столкнулась с ее активным сопротивлением. Уже в первой главе Квигли формулирует новый исторический закон, объясняющий, почему у вроде бы отсталой периферии получается успешно противостоять ядру цивилизации:
Распространение материальной культуры из центра цивилизации в ее периферийные области и далее, к народам с совершенно другим общественным строем, приносит странные результаты. Когда элементы материальной культуры передаются от центра к окраинам внутри одной и той же цивилизации, они имеют тенденцию усиливать периферию по отношению к центру, поскольку центр ограничен в использовании результатов таких изобретений старой правовой системой, [отсутствующей на периферии] [Quigley, 1966, p. 13].
Усилившись за счет импорта технологий (главным образом, конечно, систем вооружения — танки были изобретены в Великобритании, Франции и России, а танковые армии — уже в Германии), периферия бросает вызов центру цивилизации. Крах колониальной системы, Вторая мировая война, возвышение СССР — все эти великие события XX века успешно объясняются с помощью цивилизационной теории Квигли. Согласно этой же теории, эпоха конфликтов может завершиться либо новой волной экспансии (что уже дважды случалось в истории Запада), либо формированием Империи, устанавливающей единые порядки как в центре, так и на периферии, и тем самым закрепляющей господство институтов над вновь возникающими инструментами. После возникновения такой Империи разложение и гибель цивилизации — лишь вопрос времени; он неизбежен, как восход солнца[704].
Конечно же, у читателя сразу возникает вопрос: а как спасти западную цивилизацию? Что нужно делать, чтобы избежать возникновения Империи и начать новую, четвертую по счету экспансию? Квигли не знает ответа; более того, история XX века учит, что «единственно верные ответы» могут оказаться опаснее их отсутствия:
События тридцати лет, с 1914 по 1945 год, показали реальную природу предшествующего поколения, его невежество, чванство и ложные ценности. Две ужасные войны с мировой экономической депрессией между ними обнаружили реальную неспособность человечества контролировать свою жизнь технологиями XIX века, такими как экономическая свобода, материализм, конкуренция, индивидуализм, национализм, насилие и империализм [Quigley, 1966, p. 1310].
Где гарантия, что придуманные в XX веке технологии окажутся полезнее предыдущих? Единственное, что может посоветовать Квигли, — это помнить уроки истории; все остальное в руках читателей, теперь уже знающих о трагическом положении западной цивилизации и надежде на успешное преодоление кризиса.
Читатель. Странное дело, Квигли сначала пишет про «всемирное правительство банкиров», доведшее мир до Великой депрессии, а потом вдруг винит во всем этом какое-то «предыдущее поколение». Как барыши подсчитывать, так банкиры, а как отвечать — так все поколение!
