здешней нашей жизни не просто компрометировали Довлатова в России, но и могли принести ему вред в Америке.
Когда совсем скоро встал вопрос о настоящем литературном возвращении писателя на родину, то влажный журнальный след еще не высох. Из письма Довлатова Андрею Арьеву от 1 марта 1989 года:
Печататься дома я, конечно же, хочу, амбиций чрезмерных у меня нет, просто я, откровенно говоря, не хотел бы проявлять инициативы в сторону «Невы», я считаю, что ими допущена неблаговидность по отношению ко мне, и никто никогда не попытался это дело ликвидировать.
Довлатов провел расследование и пришел к выводу, что его письма Трифонов позаимствовал у Валерия Грубина. С мнением мужа согласна и Елена Довлатова. Из ее письма Владимиру Соловьёву:
Это были письма к Валерию Грубину, другу Серёжи. У того оказался в родственниках, кажется отдаленных, некто Геннадий Трифонов. Мелкий окололитературный человечек, крошечного роста, невзрачный гомик. Его, кажется, взял на какую-то мелкую работу Дар – для обслуживания разнообразных нужд своей парализованной жены (Веры Пановой). Когда мы уже были в Америке, годы я не помню, примерно лет уже пять, этого Трифонова посадили именно за гомосексуализм. Серёжа, узнав об этом, активно принялся за его освобождение. Не буду здесь писать, куда и кому писал, с кем по этому поводу общался. Но какой-то шум поднял. Когда Г. освободили, ему нужно было как-то все-таки жить. А жить становилось все труднее. Я не знаю, на что он претендовал.
Однажды он оказался у своего родственника, друга Серёжи, Валерия Грубина. Под водку и необильную закуску были вынуты письма из Америки от Серёжи Довлатова. В которых он, иногда поддавшись настроению, писал грустные вещи о себе. И у Геннадия Трифонова возникла замечательная идея поправить свои дела и жизнь. Он выкрал письма у Грубина, состряпал гнусь в духе советских агиток о том, как эмигранту Довлатову плохо. Надрал цитат из писем и отнес в «Неву». Все это напечатали там. Серёжа ничего не знал. Пока это не дошло до «Либерти», где он зарабатывал немного на жизнь. Что-то он писал по этому поводу в объяснение.
Будем честны и заменим «иногда» на «почти всегда». Письма римских стоиков на фоне эпистолярного наследия Довлатова – образцы неуемного оптимизма и раблезианского жизнелюбия. Что касается разборок на службе, то писателю повезло, что штатные борцы с коммунистической заразой не успели познакомиться с его куда более сомнительными письмами. Из письма без даты Вадиму Белоцерковскому:
Получил твой комментарий к моему довольно несуразному произведению, все очень убедительно и толково. Может, ты действительно – большой человек и государственный ум? В конце концов, меня лично социализм с человеческим лицом более или менее устраивает, как и любой другой порядок, при котором не будет страха и зависимости.
Писатель прекрасно знал ситуацию, когда говорил о проблеме эмигрантской зависимости. Из письма тому же адресату от 29 октября 1984 года:
Что касается нью-йоркской жизни, то она во всех своих разделах и формах затухает, если не считать холуйства, которое вопреки всеобщему упадку – ширится, крепнет и превращается в доминанту нашей «культурной» жизни. Людей, которые почему-то еще не стоят раком, можно пересчитать уже даже не по пальцам, а по ушам. Откровенно говоря, я все еще этому удивляюсь. Мне казалось, что уж на Западе-то мы все станем прямыми, открытыми и храбрыми. Хотите верьте, хотите нет, но я знаю людей, которые в московских и ленинградских редакциях вели себя более смело и независимо, чем здесь. Это почти невероятно.
Довлатову хватало личной независимости для суждений, которые вряд ли одобрило бы начальство «Радио Свобода». Из письма Игорю Смирнову от 8 апреля 1986 года:
В отличие от большинства эмигрантов, меня национальная русская идея (как единственная жизнеспособная идеологическая тенденция) не так сильно пугает, как других. В истории были жуткие национальные государства, но и не менее жуткие интернациональные, так что слова ничего не значат, добро и зло в разное время называют себя самыми произвольными именами.
За такие речи, пусть и в письменном виде, объяснениями можно было и не отделаться.
Заключение
Одно из самых известных событий в жизни Довлатова второй половины 1980-х – ссора с Ефимовым, приведшая к полному разрыву отношений. О ней стало известно благодаря выходу тома переписки двух писателей в 2001 году. Первые шероховатости в общении можно найти в переписке за 1985 год. В ней нудные малоинтересные разборки по каким-то абсолютно третьестепенным поводам. Например, в письме от 10 ноября 1985 года Ефимов предлагает Довлатову обсудить «автомобильный вопрос», который, по его мнению, испортил их отношения. Ефимов отказался отвезти домой семью сводной сестры Довлатова. Он объясняет отказ в стиле своих романов: долго, нудно, с массой ненужных подробностей.
Вы могли заметить – среди прочих – одну мою физиологическую придурь: я должен выспаться после обеда, если вечером мне предстоит какая-то работа, требующая сосредоточенности. И это не то, что «Ефимов любит, видите ли, вздремнуть после обеда». Я могу продержаться и не заснуть (ценой большого усилия над собой). Но везти какого-то чужого, да еще с ребенком, по хайвею – это слишком опасно. Я давно взял за правило не делать этого и каждый раз, когда нарушаю правило, что-нибудь да случается.
В результате 9 ноября писатель позвонил Игорю Марковичу и отменил намеченный визит семейства Ефимовых к Довлатовым. В ответном письме от 12 ноября Довлатов поспешил успокоить своего издателя. Все прекрасно за исключением того, что семья погрузилась в бедность и болезни. Список горестей начинается с финансового отчета, жанра, столь ценимого Довлатовым:
Обстоятельства же мои – хуже некуда. Я перечислю только те, которые ясны и без подробностей, т. е. я отбрасываю Катины проблемы и муки, которым меня подвергает Донат. Так вот, с мая я зарабатываю в среднем 60–80 долларов в неделю, Лена – 100, минимум же, необходимый нам для скудной нищенской жизни – 400 в неделю. В результате срочных долгов у меня 4,5 тысячи, перспектив на «Либерти» нет, ни страховок, ни медикейда – нет, профессии, навыков, сбережений, богатых родственников – сами знаете…
Денежные проблемы семьи органично сочетаются с телесными недугами:
При этом Коля беспрерывно болеет, настолько, что мы забрали его из детского сада, мать две недели не вставала и не ела, и я думал, что она просто-напросто умрет, Лена валяется, скорчившись, в кресле, потому что ей нужно снова
