самой необычной (поскольку трудно поверить, чтобы такое было возможно в отношении какого-нибудь другого языка) является утверждение, будто арабский язык уже сам по себе – опасная идеология. Современный
классический случай (
locus classicus) подобного воззрения на арабский язык отражен в эссе Э. Шуби «Влияние арабского языка на психологию арабов»[1081]. Автор представлен как «психолог, имеющий опыт в области клинической и социальной психологии», и, наверное, главная причина, по которой его взгляды получили столь широкое распространение, – в том, что он сам араб (и к тому же обвиняющий сам себя). Выдвигаемый им аргумент удручающе простодушен, возможно, потому что он понятия не имеет о том, что такое язык и как он устроен. Тем не менее подзаголовки в его эссе могут нам многое рассказать. Для арабского языка характерны «Общая смутность мысли», «Излишнее подчеркивание лингвистических знаков», «Чрезмерная настойчивость и преувеличения». Шуби так часто цитируют как большого авторитета потому, что так он себя и подает, а также потому, что его гипотеза строится на образе некоего безмолвного араба, который в то же время – большой мастер игры в слова: без цели и смысла. Безмолвность – важная часть того, о чем говорит Шуби, поскольку на протяжении всей статьи он нигде не цитирует литературу, которой арабы так чрезмерно гордятся. Где же тогда, каким образом арабский язык влияет на ум араба? Лишь и только в границах мифологического мира, созданного для арабов ориенталистами. Араб – это символ немоты в сочетании с безнадежной чрезмерностью артикуляции, бедности в сочетании с избытком. То, что такой результат может быть достигнут филологическими средствами, свидетельствует о печальном конце некогда сложной филологической традиции, представителей которой сегодня можно встретить чрезвычайно редко. Доверие современных ориенталистов к «филологии» – вот еще одна слабость этой научной дисциплины, перешедшей в область социальных наук и идеологии.
Во всем том, что я описывал, язык ориентализма играет главенствующую роль. Он «естественным» образом совмещает противоположности, представляет человеческие типы в научных идиомах и методологиях, приписывает реальность и связанность объектам (другими словами), которые сам же сотворил. Мифический язык – это дискурс, который может быть только систематичным. Дискурс не создается произвольно, а утверждения внутри дискурса невозможны без соотнесения – иногда неосознанного или, во всяком случае, непреднамеренного – с идеологией и институциями, поддерживающими его существование. Последние всегда – институции развитого общества, которые имеют дело с обществом менее развитым, сильная культура сталкивается с более слабой. Важнейшая черта мифического дискурса состоит в том, что он скрывает свое происхождение, так же, как и происхождение тех, кого он описывает. «Арабы» представлены статичными образами, почти идеальными типами, никогда не увидишь их в процессе реализации собственных возможностей или в ходе исторических изменений. Преувеличенная ценность, придаваемая арабскому как языку, позволяет ориенталисту сделать язык эквивалентом разума, общества, истории и природы. Для ориенталиста этот язык говорит за араба – восточного человека, а не наоборот.
4. Восточный Восток на Востоке (Orientals Orientals Orientals). Система идеологических измышлений, которую я называю ориентализмом, имеет серьезные последствия не только потому, что она постыдно неразумна. США сегодня очень много инвестируют в Средний Восток, больше, чем какая-либо страна в мире: эксперты по Среднему Востоку насквозь пропитаны идеями ориентализма – все до последнего человека. Многие из этих инвестиций в действительности построены на песке: эксперты инструктируют политиков на основе таких высоколиквидных абстракций, как политические элиты, модернизация и стабильность, большая часть из которых представляет собой просто старые ориенталистские стереотипы, приукрашенные новым политическим жаргоном, и по большей части совершенно не подходят для описания того, что недавно происходило в Ливане или раньше, во время противостояния палестинского народа Израилю. Ориенталист сегодня пытается представить Восток как имитацию Запада, что, по мнению Бернарда Льюиса, только пойдет Востоку на пользу, если его национализм «будет готов договариваться с Западом»[1082]. Если же тем временем арабы, мусульмане или какой-нибудь третий или четвертый мир пойдут своими, неожиданными для Запада путями, то не удивлюсь, если ориенталисты станут нас уверять, что это свидетельствует о неисправимости восточных народов, а потому в который раз доказывает, что верить им нельзя.
Однако методологические затруднения ориентализма нельзя устранить ни просто сказав, что реальный Восток отличается от того, как его представляет ориентализм, ни утверждая, что ориенталисты – по большей части люди Запада, у которых и не может быть внутреннего ощущения Востока. Оба эти утверждения ложны. Темой моей книги не является предположение, существует ли реальный или подлинный Восток (ислам, арабы и т. п.), так же, как и выбор «инсайдерской» и «аутсайдерской» позиции, пользуясь ценным разделением Роберта К. Мертона[1083], [1084]. Напротив, я утверждаю, что сам Восток – это понятие составное и что представление, будто существуют географические пространства с местным населением – совершенно «другими» людьми, которых модно определять через религии, культуры или принадлежность к народу, характерные для этого географического пространства, – тоже в высшей степени спорная идея. Также я не верю в разного рода ограничительные суждения, будто только чернокожие могут говорить о чернокожих, мусульмане – о мусульманах и так далее.
Однако несмотря на все свои промахи, достойный сожаления язык, плохо скрываемый расизм, не слишком богатый интеллектуальный аппарат, ориентализм сегодня процветает – в формах, которые я попытался описать. Действительно, есть некоторые причины для беспокойства в том, что его влияние распространилось и на сам «Восток»: страницы книг и журналов, выходящих на арабском языке (и без сомнения, на японском, различных диалектах индийского и других восточных языках), заполнены аналитическими текстами второго порядка, разбирающими понятие «арабского ума», «ислама» и прочие мифы. Ориентализм распространился и в Соединенных Штатах – теперь, когда арабские деньги и ресурсы значительно усилили и сделали более привлекательной традиционную «озабоченность» стратегически важным Востоком. Ориентализм был успешно приспособлен к новому империализму, где господствующие парадигмы не только не отрицают, но подтверждают непрекращающееся имперское стремление доминировать в Азии.
В одной части Востока, о которой я могу говорить на основе непосредственных впечатлений, примирение интеллектуального класса и нового империализма вполне можно назвать особым достижением ориентализма. Арабский мир сегодня является интеллектуальным, политическим и культурным сателлитом Соединенных Штатов. Само по себе это не так уж и плохо, однако речь идет о вполне конкретной форме таких отношений. Прежде всего надо иметь в виду, что в арабском мире университеты обычно устроены по некоей заимствованной (или откровенно навязанной) бывшими колониальными державами модели. Новые обстоятельства делают учебные программы почти карикатурой: в аудиториях зачастую сидят сотни студентов, которых учат плохо подготовленные, уставшие, малооплачиваемые преподаватели, политические назначенцы; при этом почти полностью отсутствуют передовые исследования и исследовательские
